Великий режиссер приносил маме большой букет роз, папе – коньяк, мне – разные подарки. Часы, например, или серьги с бирюзой, которая в нашей семье считалась девичьим камнем.
После застолья родители, размягченные едой и тягучими непрозрачными разговорами, брались за меня.
Меня – предъявляли. Я примеряла шубу, купленную на вырост, итальянские сапоги на каблуке и чешские на «манке», показывала дневник и грамоты за участие в олимпиадах, фотографии с морских курортов – Ялта, Адлер, Сочи, Анапа.
Мои успехи были материальны. И мама торжествующе улыбалась. Ребенку, то есть мне, было очень хорошо в новом мамином замужестве. Ребенок рос гармонично развитым, сытым и отдохнувшим. У него были шубы, шапки и платья «на выход». У него даже джинсы были.
Моими достижениями мама побеждала всех своих врагов. Всех тех, кто ее бросил и не оценил. Всех, кто бросил и меня тоже.
Я никогда в жизни не носила часы. Не ношу и сейчас.
И никогда не прокалывала уши.
У меня много серег на все случаи жизни: от девичьих бирюзовых до солидных, коллекционных, с южноафриканскими бриллиантами.
И я – мамина дочь. Я хотела предъявить Катю – во всей ее красе, – чтобы победить.
– Понимаешь, Сережа?
31 августа
Сваты как одноклассники. Только одноклассников нам выбирают родители, а сватов – дети.
Мы заказываем меню. Сначала пробуем все, что есть. Есть и пить. Заказываем, пробуем и слушаем администратора. Он говорит, что свое спиртное покупать нам будет не выгодно. Де-юре бутылка своего выходит на тридцать процентов дешевле. Де-факто – на десять дороже.
Приличное заведение берет двадцать-тридцать долларов за обслуживание.
Обслужить бутылку в теплый осенний день нелегко. Во-первых, ее надо принять. По описи. По черной-черной-черной описи. Во-вторых, охладить. Она будет занимать койко-место в холодильнике. И этим нанесет ущерб всему пищеблоку ресторана.
В-третьих, ее надо вытащить, вытереть и открыть.
В-четвертых, в обслуживание бутылки входит «разнос» и «налив».
В-пятых, есть моральный ущерб. Местным бутылкам обидно. Кроме того, может набежать налоговая и поинтересоваться приходными документами и лицензиями. И от налоговой придется откупаться, потому что садиться за чужую водку в тюрьму никому не интересно.
– У свадьбы, – сказал наш будущий сват Эдик, – оказывается, есть тактико-технические характеристики.
– Не смешно, – сказал Сережа.
– Если бы я пытался вас насмешить, то рассказывал бы анекдоты. Я же призываю вас включиться в аналитическую дискуссию. Без женщин и детей.
Внутри Эдика на момент организации конференции было пятьсот миллилитров водки. Внутри Сережи – четыреста миллилитров коньяка.
– Уйдите, – сказали они хором и махнули на нас рукой.
На Катю, Андрюшу, Мишу и на нас с будущей сватьей.
– Тебе есть куда уйти? – сочувственно спросила сватья.
– О да! – гордо сказала я.
* * *
О да. Мне всегда есть куда уйти. Потому что самое полезное приобретение в жизни женщины – это трагическая любовь.
Не важно, как его звали и зовут. Всё – не важно.
Валерик первым обратил на него внимание. Сказал: «Смотри, он тебя любит…»
«Не может быть!» – отрезала я.
Сто школьных и институтских лет мы провели вместе. Иногда он приводил к нам с Валериком своих женщин. Часто ночевал, чтобы не ехать ночью через весь город. Он видел меня ненакрашенную, с непомытой головой и посудой, с веником и телефоном на длинном-длинном проводе. Однажды мы затопили соседей, потому что вечером отключили воду, а ночью Катины штаны забили водосток. Утром, когда воду дали, воде некуда было деться. Она переливалась через края ванны на пол, просачивалась сквозь бетонные перекрытия и весело бежала по стенам седьмого, шестого и даже пятого этажа.
«Совок! Тряпки! Фен! Быстро!» – закричал он в семь часов утра.
Валерик даже не проснулся.
Он собирал воду совком в ведра, потом полотенцами. А я сушила полы феном. Через полчаса в нашу дверь стучали (хотя звонок работал) соседи.
Валерик снова не проснулся.
Он открыл дверь и, потягиваясь, спросил: «В чем дело?»
«Вы нас залили! Вы ответите за это! Будете делать ремонт! Мы вас отсюда выселим как наркоманский притон!!!»
«Да? – удивился он . – Залили? А чем?»
«Немедленно пропустите нас к ванной!!!»
«Пожалуйста. Только у нас все сухо».
У нас действительно все было сухо.
31 августа, ночь
Наша любовь была такая же, как этот «залив». Когда ее дали, нам некуда было деться. Она проливалась, просачивалась и весело бежала, сбивая с ног. Падать было совсем не больно.
Он не кричал: «Тряпки! Фен! Совок!» И я тоже не кричала.
Я знала, что это Валерик, паршивец, «нацелил» его взгляд на меня. Чтобы мне было не скучно и не обидно терпеть его гульки. Это сводничество дурно пахло. Конечно. Еще как дурно.
Но в какой-то момент это уже не играло роли. И не играет.
Для этой истории у меня нет ни карандаша, ни акварели, ни масла. Только щелочь. У меня такая качественная ко всему этому щелочь, что мое мыло получило гран-при на выставке в Берлине.
Это с ним мы провожали Сережу домой и усаживали его в такси. Это с ним я хотела прожить всю свою жизнь, не размыкая объятий. Я не помню теперь ни его голоса, ни запаха. Ничего.
Но он – единственный человек среди всех моих больших и малых посторонних, которого я никогда не хотела победить. Он у меня сразу поселился по ту сторону баррикады, где были родители, Катька, куда потом, через связи в Сопротивлении, попал Сережа и пришел Миша…
«Мы родим сына, – сказал он однажды. – Мы родим сына и назовем его Бонч-Бруевич».
«Мы родим сына, – сказал он однажды. – А Катю придется оставить ее отцу…»
«Пожалуйста, – сказала я. – Только у нас все сухо».
Мне хочется наврать, чтобы выглядеть красиво. Ну, например, так: я сказала об этом своем «сухо» и гордо ушла. Куда-нибудь в ночь. Куда-нибудь в «навсегда».
Но я не ушла. Я зачем-то вступила в переговоры.
Переговоры – самый надежный способ все разрушить. В словах правды нет. И тепла в них как в зажигалке. И это, Катя, очень хорошо для развития человечества.
Если бы люди грелись словами, они бы не совершали поступки. Мы прячемся от холода в том, что делаем. Ну, как-то так…
В общем, сейчас у него нефть и дочь.
