14 августа, ночь
Любовь неравномерно распределяется в пространстве и во времени. Хватает ее на всех. Кто-то очень хороший производит любовь в больших объемах, в разной упаковке, в твердой и мягкой обложке, в жидком, твердом и даже газообразном состоянии.
Но неравномерность есть. И это ощущается как нехватка. Как дефицит.
Миша говорит: «На первом месте я люблю нашу невесту, на втором – папу. На третьем, мама, тебя. Третье место – это тоже очень хороший результат».
15 августа, рассвет
– А зачем она выходит замуж за Гошу, а в дом к нам приводит Андрюшу?
– Надо меньше пить!
– Если я буду меньше пить, то начну спрашивать об этом у сватов. И они подумают, что наша дочь – взбалмошная.
– Я с тобой не разговариваю. Я сплю.
– А я не сплю. Мне грустно. И никто… никто не может мне объяснить, зачем…
15 августа, утро
Гоша, Игорь Эдуардович, – это старший брат нашего Андрюши. Андрея Эдуардовича.
Андрюша родился, когда Гоша уже был. Целых тринадцать лет. И за эти годы он успел полюбиться и запомниться как самое первое и самое дорогое.
У многих самое первое – это самое дорогое. Некоторые мужчины вообще едят только борщ. И второе им ни к чему. Они даже в рестораны из-за этого не ходят.
На первое почти у всех есть силы. А на все, что потом, сил нет. Все, что потом, уже не так вкусно, не так больно, не так жарко.
Во всем, что наступает потом, намного больше ясности. Но кого и когда трогало ясное, понятное и по правилам?
Папа жениха, Эдуард Петрович, лауреат Государственной премии и почетный профессор Массачусетского технологического института, просил называть его просто Эдиком. Так, как он привык. А мама сказала, что готова быть Раечкой.
А мне нравится их массачусетский девиз: «Mens et Manus». Я думала, что он переводится как «Мужиками и руками». А оказалось, нет. Головой. «Головой и руками».
Эдик и Раечка. На первом месте у них Гоша, на втором работа.
Андрюша – на третьем.
И это тоже очень хороший результат.
15 августа, день
Гостей будет сто. С нашей стороны больше, чем с их. Платить будем пополам, потому что мы порядочные люди и потому что у Андрюши много друзей. А друзья Андрюши – это «их сторона».
– Мама, а свадьба – это война или соревнование? – спрашивает Миша.
– Может, все-таки лучше дадим им деньгами и пусть едут отдыхать? – на всякий случай спрашивает Сережа.
Все мужчины – штрейкбрехеры, или только мои?
* * *
Платье можно взять напрокат, потом почистить в специальной химчистке «Эдельвейс» и сдать назад, в салон.
– Очень хорошо, – говорит Сережа. – А то раз наденет – и в мусор. А так сэкономим и дадим им на отпуск…
Отпуск – это его идефикс. А еще Сережа считает, что мир хочет того же, чего и он.
Мир, в котором живет Сережа, хочет куда-нибудь уехать, ни о чем не думать, чтобы все были здоровы и чтобы автопредприятие перевыполнило план по перевозкам.
«Если мои машины что-то возят, значит, есть что возить – это раз. Значит, есть куда возить – это два. Плюс бензин, который тоже надо производить и куда-то девать. Запомни! Если мои машины что-то возят, кризиса – нет!»
* * *
Мне на свадьбу покупали надеванное платье. Решили плюнуть на приметы и пошли к спекулянтке. Она честно сказала:
– Невеста была засранка. Под мышками воняет. Если будете стирать, оно может сесть. А может и не сесть! Думайте сами…
– Пришьем подмышники, – сказала моя мама.
– А он ее, когда разденет, что? А он ее разденет, а там – рейтузы? – спросила бабушка Шура, мама моего папы.
– Я не собираюсь пришивать туда рейтузы!
– А я говорю: зима! Внизу у нее мало того что рейтузы, а вверху еще и подмышники?
– Тогда забьем запах духами! – сказала мама.
А бабушка Мила, мама другого моего папы, упала в обморок. Я бы тоже упала. Но в квартире спекулянтки было тесно. В качестве торговой площади она выделяла только кухню размером в шесть квадратных метров. И хорошее место для обморока – на стуле, между холодильником, столом и подоконником – было только одно.
Зачем мы купили это платье? Мы купили это платье, чтобы с ним бороться!
Бабушка Мила застирала область подмышек хозяйственным мылом. Запах исчез. Но появились разводы, похожие на контурные карты Австралии и Океании.
Бабушка Шура замочила платье в холодной воде. Контурные карты растворились, но платье «подпрыгнуло»: стало короче, у́же и немножко перекосилось. Бабушка Мила распорола его по бокам и вшила две атласные ленты. Немножко кремового цвета. Бабушка Шура пристрочила понизу кружевную оборку. Кружева она плела сама. Они были накрахмаленные и иссиня-белые.
Папа сказал: «Наталья! Если ты вот прямо сейчас или даже совсем накануне откажешься от этой свадьбы, клянусь: я куплю тебе «шестерку»!»
А сейчас он говорит: «Если бы ты тогда сдуру выбрала «шестерку», у нас бы не было Катьки…»
Нашу невесту зовут Катя.
15 августа, ночь
Уже пять дней я не называю ее по имени. Не обнимаю. Не целую.
Боюсь.
Боюсь, что названная, обцелованная и объятая, она перестанет быть моей. Тут немножко непонятно. Мне и самой непонятно. Это потому что три или даже четыре логических звена пропущены и утеряны навсегда.
…Я не называю, не целую и не обнимаю, потому что тренируюсь. Я ищу дозу, с которой мне придется жить дальше. Доза будет маленькая. Это ясно. Хотя кто мешает мне ходить по квартире и твердить без остановки: «Катя, Катя, Катя»?
Никто не мешает. Просто мне кажется, что это как-то нездорово.
Какая-то война все-таки эта свадьба.
Какая-то прямо война…
16 августа, утро
– Мне кажется, мы им не понравились, – говорит Сережа в четыре часа двадцать две минуты.
– Да. И мне, – радуюсь я.
Радуюсь, потому что все еще можно «отмотать назад», объявить недействительным. Перенести на более поздний срок, наконец. Чтобы как-то привыкнуть.
– Зачем вот тебя, например, зовут Наташа? – спрашивает муж. – Как людям теперь с этим справляться? У них одни Наташи! Они икоту на них набили.
– Оскомину.
– Какая разница? Надо что-то тебе делать с именем. Надо как-то исхитриться. Понимаешь? – Сережа приподнимается на локте и заглядывает мне в ухо. Я лежу к нему спиной и не собираюсь поворачиваться. Потому что обижаюсь.
