– Я тебе выгоню! – снова поморщилась Валя. – Не за тем ты тут поставлен!
– Не за тем. Я тут – хранитель Мавзолея…
– А где тогда Ленин? – вздохнула Валя. Без Ленина ей, вероятно, было скучно.
– Так в Польше же, – усмехнулся Олег Сергеевич.
* * *
После бабы Зины Олег сделался борцом. В аспирантуру, как и было сказано, его взяли только через год. Четыре четверти плюс каникулы плюс «Большие перемены» Олег Сергеевич оттрубил Нестором Петровичем. В вечерней школе рабочей молодежи. Кино и жизнь сильно отличались друг от друга. Но к этому Олег привык еще в детстве. В кино в магазинах были апельсины, в школах – черепахи, во дворах – Тимур и его команда. В жизни Тимур и его команда случались не во дворах, а как раз в магазинах. Черепах и апельсинов в жизни Олег не видел вовсе.
Но такое разделение благ Олег считал красивым, а значит, справедливым. А бабу Зину он красивой не считал.
И именно это сделало его борцом. Олег Сергеевич клеймил Зинаиду Павловну за все: за искажение истории педагогической науки, за умалчивание репрессий, за верность Сталину и Крупской, за цитаты из речи Горбачева, за анонимки… Он выводил бабу Зину на чистую воду везде, где мог поймать: на партийных собраниях, советах факультета, открытых лекциях, в коридорах… Даже в столовой.
Баба Зина держалась и огрызалась. И это еще больше делало Олега Сергеевича борцом. Все было точно по Архимеду: сила действия равна силе противодействия, тело, погруженное в воду, выталкивает из нее… Что? Не важно. Важно то, что баба Зина это первое начала.
Олега предупреждали: «Отойди! Убьет!» Олегу рассказывали, как Зинаида Павловна схарчила заведующего кафедрой украинской филологии только потому, что поссорилась с его женой в парикмахерской. «И это всего лишь волосы! – шептали Олегу в ухо. – А ты ее мордой в биографию тычешь!» Раньше почему-то считалось, что биография значительно дороже, чем волосы.
О бабе Зине говорили, что она угробила карьеру собственному сыну, пожаловавшись на его моральный облик в обком партии. Еще говорили, что она прячет под подушкой кафедрального стула мышьяк и может пустить его в дело в любой момент; еще говорили, что на ее совести сотня утопленников – детей местной филологической кошки.
А Илья Семенович Коткин вызвал Олега к себе и спросил грустно:
– А если Зинаида Павловна завтра умрет от инфаркта? Как вы будете с этим жить?
– А если завтра от инфаркта умру я? Спросите у нее, как она будет жить! – ответил Олег и чувствовал себя правым, хотя на самом-то деле умирать не собирался. Но и баба Зина тоже была жива…
* * *
– И что, ты на него совсем-совсем не сердишься? – спросил Олег.
– На кого? На Василия Петровича? Да бог с тобой, – отмахнулась Валя. – Чего сердиться? У него нет никого, кроме меня…
– А дети?
– У его детей уже внуки. И они все семейно-коллективно уверены, что дед Вася впал в маразм.
– Так он и впал, – сказал Олег.
– Да. Но, заметь, на рабочем месте. На боевом посту. Это надо уважать?
– И копию анонимки в газету «Правда»?
– Олег… Сергеевич, вот у тебя какая эмоция к этому всему – главная?
– У меня? Ну, наверное, «скучно»…
– Вот. А у него – «больно». Тогда кто из нас вратарь?
– По виду, Валь, ты – вратарь. Человек с мячом – это же вратарь?
– Зато мне не скучно.
– А как? – позавидовал Олег Сергеевич.
– Страшно, знаешь… Как-то страшно. Особенно в последние дни…
– Если ты хотела, чтобы тебе было страшно, можно было фильмы ужасов смотреть, – почему-то обиделся Олег Сергеевич. Если бы он ждал ребенка, то ему бы никогда не было страшно. Он вообще был уверен, что роды – это момент, когда женщина лопается от гордости.
– Какие-то мы не такие, да? – спросила Валя. – Ничего нас не возмущает, не заставляет сомкнуть ряды, вступить во что-нибудь все как один… А?
– Ты трамваем ездишь? – спросил Олег Сергеевич. Он – ездил. Одну остановку. Во-первых, чтобы не отрываться от народа; во-вторых, за машиной – до гаража.
– Сейчас нет. Нам там мешают!
– Вот. Потому что, когда едешь в полном трамвае, очень хочется кого-то потеснить, чтобы не выпасть с подножки. А на улице это глупое желание проходит. Теснить кого-то на улице – это бр-р-р-р. Занятие для маньяков и демонстрантов.
– При чем тут демонстранты? – спросила Валя. – Для маньяков и для милиции.
– Ну пусть… А если по полю идти, так вообще… Просто не найдешь кого теснить.
– Олег Сергеевич, – усмехнулась она. – Вы – поэт.
– Сказочник, – скромно поправил он.
– И деканом вам не быть…
– Никогда, – улыбнулся он.
* * *
Баба Зина не умерла от инфаркта. И от инсульта не умерла. И на пенсию не ушла под влиянием обстоятельств в виде Олега и необходимости открыть вакансию для протеже мэра. Она была непотопляемой, эта ужасная баба Зина. Однажды взяла и заснула на заседании кафедры. В самый разгар принципиального спора. О чем? Олег не помнил. Кто же помнит темы своих принципиальных споров… Глупости какие.
Баба Зина мирно посапывала, жевала тонкими губами и даже чуть похрюкивала в сладости своего сна, а Олег все клеймил ее и клеймил. Потом будил, потом вызывал «скорую». Потом заказывал столовую, некролог и памятник.
«Ты не виноват! – сказал Илья Семенович Коткин. – Ты не виноват! Так, как баба Зина, каждый хотел бы…»
«Ничья вина! – твердо обозначил Илья Семенович. – Запомни!»
Олег запомнил: ничья вина.
Ничья.
Свой победный удар баба Зина нанесла из Израиля. Она выросла там вечнозеленым деревом в саду Праведников. Во время войны баба Зина (тогда, наверное, просто Зинка) прятала в подполе своего дома маленькую еврейскую семью: жену инженера-железнодорожника Руфину и ее сына Давида. Давиду было три года. Самого инженера-железнодорожника за два месяца до начала войны расстреляли как врага народа.
Медаль с надписью на иврите и французском: «В благодарность от еврейского народа. Кто спасает одну жизнь, спасает весь мир» лежит под портретом бабы Зины в музее университета. Там же лежит фотография дерева с ее, бабы-Зининым именем. Ее прислал Олегу Илья Семенович. На обратной стороне фотографии было написано все то же: «Ничья вина».
* * *
– Ты помнишь правило ружья? Ружья, которое висит на сцене в начале первого акта? – спросила Валя.
– Ну…
– Ну так сейчас оно выстрелит.
– Да? – спросил Олег Сергеевич, чувствуя, как сначала в ноги, потом в поясницу, грудь, шею, уши, лоб входит ступор. Вежливый, интеллигентный, неподъемный… Чудесно нежданный. Стоять насмерть. – А…
