Так что вы понимаете. Лишняя предосторожность не помешает.
И пошли вы все
на фиг.
Я стал писать лучше, когда начал понимать, что вымышленные истории имеют свои законы. В реальной жизни мы можем встретиться с человеком сто лет назад, когда-нибудь в детстве. Когда-то он был для нас важен, но потом мы переворачиваем страницу, и он исчезает из нашей жизни.
В вымышленных историях они ждут.
В вымышленных историях они обязательно появятся еще раз. Возможно, это произойдет через много страниц, но они всегда появляются снова, чтобы разобраться в себе, чтобы придать смысл. Я стал писать лучше, когда начал это понимать. И еще я понял: иногда в реальной жизни бывает то же самое.
Я ведь просил вас запомнить ее имя.
— Ты меня слышишь?
Кто-то коснулся моей руки. Я быстро повернулся, почти потеряв равновесие. Она ухватила покрепче.
— О, господи! — сказала она. — Я думала… Я думала, ты сейчас упадешь. Что ты тут делаешь?
У нее были рыжие волосы. Две прядки, выбившиеся из-под капюшона, свисали ей на лицо. В темноте я не мог разглядеть веснушки, но я знал, что они там. Ее грудь была обмотана лоскутным одеялом Саймона, да так плотно, словно без него ее сердце не могло бы биться. Я видел это совершенно отчетливо, как сон за секунду до пробуждения. В этом сне она была Бьянкой из «Истэндерс». Она принесла мне его одеяло, чтобы он не замерз. Я протянул руку, чтобы взять его, но она отодвинулась, по-прежнему глядя на меня и одновременно нащупывая перила у себя за спиной.
— Это мое, — сказала она.
— Но…
Что-то изменилось. Она подняла клочок желтой материи к подбородку, и теперь я смог разглядеть черные пластмассовые пряжки, рукав, воротник. Стало понятно: это не одеяло, а она — не Бьянка.
— А-а, это ты.
Я совсем забыл, что выгляжу пугающе. Она посмотрела на мою камуфляжную куртку и большие черные ботинки.
— Я тебя не знаю, — ответила она очень тихо. — Просто хотела убедиться, что у тебя все в порядке. Мне пора домой.
— Ты хранила его. Вы хранили его все это время.
Саймон прятался в ее волосах. Он был в желтом кукольном пальто, трепетавшем на ветру.
— Я ухожу, — сказала она.
— Я забыл, как тебя зовут?
— Ты меня не знаешь.
Она быстро повернулась, чтобы уйти, но я не мог ее отпустить. Мне надо было убедиться, что она настоящая.
— Пусти меня!
Маленькое пальто упало на землю и унеслось прочь, подхваченное сильным порывом ветра. Я бросился за ним и в самый последний момент наступил на него ногой.
— Поймал. — Я улыбнулся.
Я думал, она обрадуется. Но она казалась испуганной. Очень испуганной.
— Что тебе от меня надо? Я только хотела помочь…
Все из-за того, что я держал ее. Я обхватил ее запястье.
— Нет. Не бойся. Я тебя не трону. Не думай ничего такого.
Я отпустил ее руку как раз в тот момент, когда она попыталась ее выдернуть, и от неожиданности она упала. И тут она снова показалась мне ребенком, маленькой девочкой, ухаживающей за крохотной могилкой. Я хотел помочь, хотел как лучше, и неловко мялся, изнывая от стеснения. Хотел утешить ее, но вышло только хуже. Я не знал, что сказать.
Тогда я спросил, как ее зовут, и она ответила:
— Аннабель.
Она подняла глаза, вытирая щеку рукавом плаща. Капюшон свалился с ее головы.
— Аннабель, — сказал я. — Тебя зовут Аннабель.
Лунный свет падал на ее лицо. Теперь я видел сотни веснушек, разбросанных по ее лицу.
— Ты меня не помнишь, — сказал я. Дыхание у меня сбивалось, я с трудом мог говорить. — Это было давно. Я следил за тобой. Я видел, как ты хоронила свою куклу. Я был на похоронах. И после.
И потом.
И потом.
Из ниоткуда донесся плач.
Так мне показалось.
Но это лишь значит, что он был неожиданным. Что застал меня врасплох. На самом деле ничто не приходит ниоткуда. Этот плач жил во мне много лет. Я никогда не выпускал его наружу. Но, вообще-то, я не знаю. Никто не учит нас таким вещам. Я помню, как очень давно, полжизни тому назад, мы ехали домой из «Оушн Коув». Мама с папой тихо плакали под звуки радио, но мои глаза оставались сухими. Я просто не мог плакать. Да и потом тоже.
Слез не было, когда я закончил игру «Марио 64» в режиме одного игрока, а вторая контрольная панель валялась рядом, на свободном сиденье, замотанная проводами.
Слез не было и потом, когда мы с мамой пошли в супермаркет. Я снова позволил себе забыть и взял с полки коробку с клубничным печеньем, которое нравилось Саймону, но больше в нашей семье никто его не любил. Потом, когда я вспомнил, мне пришлось ставить коробку обратно на полку и при этом озираться по сторонам, чтобы мама не заметила. Иначе это вылилось бы в дополнительные походы по врачам и долгое молчание за кухонным столом. Плакать по этому поводу я не стал.
Были и другие моменты, когда я позволял себе забыть. Каждое утро, просыпаясь в постели, я какое-то время верил, что все в порядке, все нормально, пока, как удар в живот, не приходило осознание, что все плохо.
И еще были разговоры взрослых, которые замолкали в ту самую минуту, когда я входил в комнату. Все думали, что, если бы не я, если бы не мои дурацкие шутки, он был бы сейчас жив, и все гнали от себя эти мысли.
И это длится с тех пор, как я впервые закрыл глаза и начал считать до ста, с тех пор, как я открыл их, собираясь сжульничать.
Нет, плач пришел не из ниоткуда, но он застал меня врасплох. Слезы капали быстрее, чем я успевал вытирать их.
— Прости меня, Саймон. Пожалуйста, прости. Ну пожалуйста.
Аннабель могла оставить меня там. Я бы не обиделся. Ведь я испугал ее, а теперь она могла беспрепятственно уйти. Убежать от психа. Но она осталась.
— Тише, тише, успокойся.
Я почувствовал мягкое прикосновение ее руки и услышал шепот:
— Все будет хорошо.
— Прости меня.
Тише, тише. Все будет хорошо.
Прощание навсегда
Доктор Клемент встал, протягивая руку. Он ухватил меня за пальцы, и невозможно было ответить ему твердым пожатием.
— Рад видеть тебя, Мэтт. Ричард, Сьюзен, присаживайтесь.
— Не хотите ли чаю? — предложила Клэр-или-Энна.
— Спасибо, все хорошо, — ответила мама своим вялым тоном, так что всем сразу стало понятно, что ничего хорошего она тут не видит. Она беспокоилась из-за этого собеседования гораздо больше меня.
