Темно, ночь, воздух пахнет солью, и Саймон ноет, умоляя меня не копать, говоря, что ему страшно. Но я не слушаю. Я протягиваю ему мокрую, грязную куклу. Ее руки хлопают по бокам. Я держу ее в воздухе. Дождь льет, и Саймон отступает назад, обхватив себя руками. Она хочет поиграть с тобой, Саймон. Она хочет поиграть в салки.
Я кинулся прочь, споткнулся о каменный горшок, снова поднялся на ноги и, не оборачиваясь, понесся через газон, на другую сторону, в ворота, на школьный двор… Внутри меня сталкивались миллиарды атомов, и многие, многие из них были атомами Саймона. На игровой площадке я рухнул на колени. Меня вырвало.
Мне кажется, следующим уроком была география. А может, и нет. Может, это было в другой день.
Учитель поставила нам видео о погоде и климате. Помните разницу? Свет потушили, чтобы экран было лучше видно, поэтому Джейкоб не заметил, как я взял его пенал и достал оттуда циркуль. Я уже говорил, что случилось потом. Прости, Джейкоб.
Наблюдательный пункт
— Боже мой, да ты себя послушай! Ты говоришь в точности как твой отец. И это ты предлагаешь? Чего ты этим добьешься, Ричард? Вправишь ему мозги?
— Думаешь, нет?
— Чему это его научит?
— Что он, черт возьми, не может…
— Продолжай.
— О, господи, Сьюзен. Но нельзя же вообще ничего не делать.
— Разве я это предлагаю?
Они сидят в круге света от торшера и держатся за руки, по-прежнему держатся за руки, хотя и спорят, что им делать с таким сыном, как я. Мамина голова лежит у отца на плече, вторая бутылка вина почти допита.
— А что тогда?
— Он знает, что так нельзя…
— Это его не останавливает.
— Мы пойдем в школу…
— Да, потому что нас вызвали.
— Нет, нас пригласили. Он подросток. У него переходный возраст. Вспомни себя в его возрасте.
— Я на людей не бросался.
— Он вовсе не…
— Да ты сама себя послушай. Разве это можно назвать нормальным взрослением? И знаешь, что самое обидное?
— Ты разочарован, я понимаю. Я тоже…
— Нет, не в этом дело. Я был разочарован, когда он нагрубил твоей маме. Я был разочарован, когда он стал плохо учиться и, похоже, ему было наплевать. Я был разочарован, когда выяснилось, что он курит, и к тому же курит траву. Я не помню ни одного дня, когда бы он не разочаровывал меня по тому или иному поводу. Но это?
— Ладно, давай не будем.
— Мне стыдно.
Саймон ложился спать на час позже меня, потому что он был старшим. Я чистил зубы, и меня укладывали в кровать, но когда мама спускалась вниз, я следовал за ней.
Если сидеть на четвертой ступеньке сверху и прижать лоб к перилам, то сквозь стеклянную дверь видно большую часть дивана, половину журнального столика и уголок камина. Я смотрел до тех пор, пока темнота прихожей не смыкалась вокруг отсвета гостиной и их негромкие голоса не сливались с моим собственным дыханием, так что иногда я даже не чувствовал, как меня поднимали, и не слышал, как мама называла меня своим шалунишкой. Просто на следующее утро я просыпался в своей уютной, мягкой постели.
Однажды вечером Саймон учился читать. Это случилось вскоре после того, как я присоединился к его занятиям и мы с ним стали читать одну и ту же книгу по очереди.
— Это моя страница, Мэтью. Ты свою уже прочел.
— Я только хочу помочь.
— Я сам справлюсь.
Но у него не очень получалось. Поэтому мама занималась с ним, когда я уже ложился спать, и я смотрел, как она каждый вечер терпеливо объясняет ему одни и те же слова. Ее нежность и терпение были бесконечны. Отца отсылали на дальний конец дивана, так что я видел лишь его ноги в носках, лежащие на журнальном столике.
Саймон читал книжку с картинками «Король-лев», которую ему подарила бабушка Ну. Она стала его любимой, потому что, как только он доходил до той части, где Пумба и Тимон объясняют Симбе, что такое Акуна Матата, папа начинал петь. Самое смешное, что он не помнил слов и где-то к середине всегда оказывалось, что он поет песню короля обезьян, которая совсем даже не из «Короля-льва». Вообще-то, это надо видеть, но получалось действительно очень смешно.
Но только в ту ночь они до этого не дошли, потому что, когда отец Симбы умер — погиб под копытами антилоп, — Саймон вдруг замолчал.
— В чем дело, милый?
— А если папа умрет?
Я уже сказал, что мне было почти не видно отца. И не слышно тоже. Но вы же знаете, что полагается говорить в таких случаях? Наверное, он состроил смешную рожицу, недоуменно распахнул глаза и сказал что-то вроде:
— Ну и ну! Солнышко, ты знаешь что-то такое, чего не знает твой старенький отец?
Обычно этого бывает достаточно, но не в этот раз, потому что Саймон снова сказал:
— Серьезно. А что если ты умрешь? А что если… Если вы оба умрете?
Когда он волновался, ему не хватало дыхания, и от этого становилось только хуже. До моего рождения бывало, что он не мог вздохнуть так долго, что весь синел. Мне мама сказала. И хотя, по ее словам, ему сделали небольшую операцию, чтобы это не повторялось, ее, похоже, это пугало.
— Кто тогда… Что тогда…
Он обхватил себя руками. Я, наверное, выглядел как супергерой, вбежав в комнату в халате, который развевался за моей спиной, как плащ. Вероятно, от неожиданности он отошел от испуга, и я даже не уверен, разобрал ли он мои слова:
— Я буду заботиться о тебе, Саймон. Я всегда буду заботиться о тебе.
Оставшуюся часть мы дочитали все вместе. И когда дошло до «Акуна Матата», мы все вместе запели песню короля обезьян. Я никогда не видел своих родителей такими воодушевленными.
Отец допил остатки вина и потянулся за бутылкой, чтобы налить еще. Мама накрыла его бокал рукой.
— Мы устали. Пойдем спать.
— Я стыжусь своего сына.
— Пожалуйста, не надо.
— Но это так. И не в первый раз.
— Ну и что ты хочешь этим сказать?
— Ты прекрасно знаешь, что я хочу сказать, и не притворяйся, что тебе самой не стыдно.
— Не смей. Как… Ты просто пьян.
— Пьян?
— Да, пьян. Он наш сын, в конце концов.
Отец отодвинулся на край дивана, и мне были видны только его ноги в носках, лежащие на журнальном столике.
Облако дыма
Джейкоб закрепляет прищепки с одной стороны и смотрит, как я закрепляю с другой.
— Эту на третью отметку, — говорит он.
Я уже выучил.
