Бренда бросила на меня оценивающий взгляд и сказала:
— Да, небось скоро объявится. Хотя сегодня мы и без него бы управились.
Только тут я понял, что Фреда впервые нет за стойкой. И без него бы управились… Странно, мне это не показалось веской причиной, чтобы надолго оставлять заведение без хозяина. Да и Сэм выглядел каким-то озабоченным, хотя обычно он очень живой и веселый, — он притаился за стойкой, с преувеличенным старанием протирая стаканы и время от времени поглядывая в окно, где на железнодорожных путях по-прежнему не было видно ни одного поезда.
— Что у вас тут происходит? — спросил я у Сэма.
Он в ответ скорчил смешную рожу и пожал плечами: не знаю, мол.
Я прошипел:
— Ладно, ты голову-то мне не морочь. — В кафе было пусто, только лохматый поэт со своим ноутбуком, но он сидел слишком далеко и не мог расслышать, о чем мы говорим, и потом, он, как всегда, витал в облаках и вряд ли вынырнул бы оттуда до обеда. — У вас тут явно что-то случилось. Фреда вот нет, и у вас с Брендой унылый вид, точно в дождливое воскресенье. Ну, говори: в чем дело?
И Сэм, сокрушенно качая головой, признался:
— Письмо пришло из управления. Нас закрывают.
— Это все городской совет, — сказал я. — Ничего, мы подадим петицию. — На самом деле городской совет действительно постоянно грозился закрыть кафе на платформе № 5, но никто их угрозам не верил. Это кафе — неотъемлемая часть нашей железнодорожной станции. Просто представить невозможно, что его тут не будет.
— Это не городской совет, — вмешалась Бренда. — Это наш головной офис решил. Они нас отзывают. Говорят, у нас низкая производительность труда.
— Ваш головной офис? — Мне всегда казалось, что это привокзальное кафе функционирует само по себе. На мой взгляд, оно совершенно не выглядело как некое звено общей цепи. — И кто же эти чиновники из головного офиса?
Бренда слегка пожала плечами.
— Теперь это уже совершенно не важно. Но вы всегда были замечательным клиентом. — Она бросила неодобрительный взгляд в сторону лохматого поэта, все утро баюкавшего одну-единственную, уже еле теплую чашку чая; я знал, что потом он внезапно вскочит и выбежит вон, даже не попрощавшись и не убрав за собой грязную посуду. — Вообще-то вам я могу сказать, — вдруг решила признаться Бренда. — Мы ведь не совсем законным бизнесом занимаемся.
— Боюсь, я не совсем вас понимаю… — озадаченно промямлил я.
— А это означает, — продолжала она, — что все хорошее рано или поздно кончается. Хотя мы все существуем тут, на платформе № 5, с незапамятных времен, всегда вели себя тихо, довольствовались малым и старались не привлекать к себе лишнего внимания. Нам действительно нравилось тут работать. Но теперь, когда спрос падает и все такое, головной офис собирается вернуть нас назад. У них, видите ли, нет средств, чтобы позволить нам и дальше работать по индивидуальному плану. Мы должны снова стать членами общей команды, а значит, лавочку придется прикрыть. Самое позднее, к концу этой недели…
— К концу этой недели? — переспросил я. — А как же мой роман?
И я попытался объяснить, в каком затруднительном положении оказался, ибо — по абсолютно необъяснимой причине — это кафе в течение полутора лет было единственным местом, где меня посещало вдохновение; именно это кафе на платформе № 5, эти пропитанные жиром сэндвичи с беконом и этот крепкий дешевый чай в большой кружке играли для меня роль спасательного круга. Если кафе сейчас закроется, как мне, скажите на милость, закончить свою книгу?
Бренда посмотрела на Сэма, вздохнула и сказала:
— Да, просто стыд и позор!
Я попытался объясниться еще раз — теперь уже в терминах простой психологии. Писатели — народ суеверный, сказал я, и часто задерживают сдачу работы из-за того, что слишком полагаются на некие собственные ритуалы или нелепые предрассудки, которые другим крайне редко кажутся разумными. Некоторые, например, могут писать только на берегу определенного источника, или только в определенное время суток, или только в каком-то определенном месте…
Сэм усмехнулся и остановил меня:
— Вам совершенно не нужно ничего нам объяснять. Я, например, отлично понимаю, что вы имеете в виду.
— Правда? Вот уж не думал. И что же вы пишете?
— О, нет, я не пишу. Я больше театр люблю.
Я попытался представить себе Сэма на сцене, но это было невероятно трудно.
— Это скорее Фред писательством увлекается, — сказал Сэм, быстро глянув на Бренду. — Писательством, поэзией, драматургией, ну и тому подобным.
— Но это же прекрасно! — воскликнул я. — Очень хорошо, когда у человека есть хобби. А чем увлекаетесь вы, Бренда?
— Раньше я была танцовщицей.
— О… — Я с трудом удержался, чтобы не расхохотаться ей в лицо, и изобразил на устах вежливую улыбку. Ей-богу, мне куда легче было вообразить едва образованного Толстого Фреда за написанием романа или Сэма в драматической роли, чем Пышку Бренду в балетной пачке.
— Никогда не следует судить по внешнему виду, — заметила она, словно прочитав мои мысли. — Вдохновение способно прийти к любому — вне зависимости от формы и размеров, уж вы-то, кажется, должны бы это понимать.
И она умолкла, вернулась за стойку и занялась перекладыванием пирожных на витрине.
Я медленно допил чай и заметил, что лохматый поэт уже ушел. Бренда убрала с его стола грязную посуду, протерла стойку и, подойдя к двери, перевернула висевшую на ней табличку с «Открыто» на «Закрыто».
— Сегодня, пожалуй, можно закрыться пораньше, — сказала она. — Посетителей, похоже, больше не будет.
— Неужели вы действительно собираетесь уезжать?
Бренда кивнула.
— Мне очень жаль, дружок, но ничего не поделаешь. — И вдруг ее осенило. — А что, если вам самому попробовать управлять этим кафе? Понимаете, если уж мы это сумели, неужели такой человек, как вы, не справится? Собственно, нужно уметь только поджаривать бекон и заваривать чай…
Я как-то ухитрился не улыбнуться и попытался возразить:
— Но мне и…
— А еще вы могли бы оставить себе кошку, — прибавил Сэм, светлея лицом.
Я только вздохнул.
— При всей моей любви к кошкам это вряд ли решило бы мои проблемы.
— А вдруг решит? Никогда ведь не знаешь… — сказал Сэм.
И через десять минут по причинам, которые, как я подозреваю, я так никогда и не смогу объяснить моей жене, я необычно рано отправился домой, так и не написав ни единого слова, зато с пестрой кошкой на руках, которая выпрыгнула из моих объятий, стоило мне войти в прихожую, и тут же направилась прямиком к холодильнику.
Дженнифер дома не оказалось, и я налил кошке полное блюдце молока, а сам прошел в кабинет, очень рассчитывая просто посидеть в тишине часика три.
