Книга Юные годы медбрата Паровозова, страница 46. Автор книги Алексей Моторов

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Юные годы медбрата Паровозова»

Cтраница 46

Не знаю, сколько прошло времени, два часа или две минуты, но очухался я оттого, что кто-то интенсивно тряс мое плечо. Медсестра нейрохирургическая увидела меня и стала приводить в чувства. Я посмотрел на нее, потом показал глазами на телефон и продиктовал номер.

Трубку сняла Лена. Не помню, что я говорил, не помню, что мне отвечали, и уж совсем не помню, как я оказался снова в палате. Но с сознанием выполненного долга я проспал сном праведника до завтрака.

Уже потом я узнал, что домой никто не позвонил и не сообщил. Не зря беспокоился. Хотя к тому моменту Лена уже полтора часа как была в курсе. Она начала волноваться еще днем. И обзвонила все места, куда я теоретически мог заехать после работы. Вечером к поискам подключилась мама. При этом в Семерку звонили уже раз двадцать, но там или никто не подходил, или было наглухо занято.

Было почти десять, когда все-таки в реанимации сняли трубку. К телефону подошла Виолетта Алексеевна, дежурный доктор.

– Как, вы ничего не знаете?! О господи! А вы кто, Лешина мама? Неужели вам еще никто не сказал?! Да нет, ради бога, все в порядке, операция закончилась еще в шесть, он сейчас лежит в палате, в нейрохирургии!!! Вы его завтра уже навестить сможете!

Почему никто не сообразил, что нужно сообщить родным, непонятно. Хотя вечером, как выяснилось позже, ко мне в палату поднимались наши из реанимации, причем не один раз. Правда, я этого не помню. Может быть, не сообщили потому, что я выпал из четкого алгоритма действий. Когда больной поступает в реанимацию, мы всегда оповещали родственников или сами, или через милицию.

А я поступил сразу в операционную, минуя все перевалочные пункты, типа приемного покоя. А историю болезни мне оформляли задним числом уже в отделении после операции, куда вклеивали разные листочки, написанные анестезиологом, нейрохирургом и сосудистым хирургом. Так что я не обычный больной, а Летучий Голландец.


Когда у человека две руки, он ими может делать практически все, на что хватит способностей и желания.

А если рука у человека остается одна, особенно когда она левая у правши, это отнюдь не означает, что его возможности уменьшаются вполовину. Нет. С одной рукой ты жалкое подобие себя двурукого. Хотя со временем какие-то движения снова начнут получаться, даже что-то новенькое появится в арсенале. Вот я, к примеру, прекрасно научился прикуривать от спичек и раздавать карты одной левой. Но большинство действий, над которыми я никогда раньше не задумывался, теперь не удавались вовсе.

Я сейчас совсем не мог или мог, но невероятно халтурно: собрать шприц, завязать шнурки, поменять капельницу, сыграть на гитаре, приклеить пластырь, отпилить носик у ампулы, отжать тряпку, очистить апельсин, пришить пуговицу, написать быстро пару слов на бумаге, сделать массаж и произвести бурные аплодисменты.

Зато я научился сносно держать вилку в левой руке и утешал себя мыслью, что если когда-нибудь я попаду в ресторан, то не ударю там в грязь лицом. Ложку, правда, я тоже держал в левой руке. И сигарету. Курить сразу же стало не так вкусно.

Спустя какое-то время я сделал интересный вывод. У однорукого человека значительно сужается созидательный потенциал, зато увеличивается разрушительный. Из всех медицинских манипуляций мне теперь под силу только градусник вставить.

А деструктивных действий могу предпринять сколько душе угодно. Перекрыть капельницу, повыдирать все катетеры и трубки, отключить приборы и аппараты. Недаром в литературе прошлого калеки почти всегда изображались злодеями.


Моим соседом по палате оказался здоровенный мужик из бывших боксеров и бывший, кстати, сотрудник парка Горького. В больницу он попал после того, как ему, сидящему в кресле перед телевизором на работе, его подчиненный от души врезал молотком по темени. Так он разрешил какой-то производственный спор. Вот пускай японцы на своих предприятиях лупят палкой чучело начальника, дикий они народ, эти жители Страны восходящего солнца.

Нас почти никто не беспокоил, лишь дважды в сутки заходили сестры, чтобы впороть утренние и вечерние инъекции. Мы курили прямо в палате, никого не стесняясь, даже днем, и разговаривали о жизни.

Сосед увлекательно рассказывал мне, как на его бывшей службе в Центральном парке культуры и отдыха предприимчивые люди зарабатывают огромные деньги на лопухах отдыхающих.

Сделать это несложно, потому как отдыхающие и впрямь поголовно лопухи, а сотрудники – находчивые и весьма изобретательные люди.

Деньги делали все. Отличались только доходы и способы их извлечения. Тирщики зарабатывали на левых пульках, сотрудники аттракционов – за счет сокращения времени катаний и на левых билетах. В ресторанах на бутылку с напитком “Салют” наклеивали этикетку “Советское шампанское”, а дежурные на колесе обозрения находили в конце очереди желающих прокатиться за полцены в обход кассы.

Время от времени кого-нибудь для острастки сажали лет на пять, но это никогда не сбивало с делового настроя остальных. Необходимый риск был тут как побочный продукт главного производства.


Вечерами я спускался в реанимацию, ужинал, болтал, а ближе к ночи опять поднимался в нейрохирургию. С большинством нейрохирургов я был хорошо знаком, с частью и вовсе поддерживал неформальные отношения. И когда у них не было ночных операций, они звали меня покурить, посмотреть телевизор или порезаться в шахматы. Из-за одного из них я еще в ранней юности слегка покалечился. Хотя сам тогда виноват был.

Кроссовки “адидас”

Лето семьдесят шестого, август, мы с мамой отдыхаем в Пущине, на Оке, мне тринадцать лет. Очень уютный, с хорошим снабжением современный академгородок, биологический научный центр Советского Союза. Семь научно-исследовательских институтов на двадцать тысяч жителей. Здесь всегда была особая атмосфера, цветы на клумбах, просмотры редких фильмов в Доме ученых, отсутствие очередей в винных отделах и матерной ругани на улицах. Атипичное Подмосковье во всей красе.

Кроме того, песчаные пляжи Оки, леса, полные грибов, и два часа пути до столицы на комфортабельном “Икарусе”.

Этот город полюбился многим. Например, молодому режиссеру Никите Михалкову. Он ходил по городу высокий, джинсовый, стильный. Темные очки, вислые усы. Весь подчеркнуто западный, просто ковбой из вестерна.

В тот год он снимал в старой пущинской усадьбе. Как говорили, что-то по Чехову. Про какое-то механическое пианино. Актеры его группы во время творческой встречи в местном кинотеатре наперебой рассказывали, какой Никита рубаха-парень. И как легко и классно у него сниматься. Не то что у Тарковского. Тот всю душу вытянет.

Киношники жили в гостинице. Там же проживала сборная страны по конькобежному спорту. По вечерам артисты на стадионе играли с ними в футбол.

Днем, когда артисты были заняты на съемках, спортсмены тренировались. Надев роликовые коньки, они рассекали длинными ногами пространство многочисленных асфальтовых дорожек, покрывающих город. Автомобильного транспорта там в те годы почти не было, поэтому им никто не мешал.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация