— Да можно, все вам можно, — тяжело вздыхаю и смотрю на эту балаболку, — вам ведь никакой строгой диеты придерживаться не нужно. Нельзя только с голодным доктором все время о еде говорить!
Смеется. Какой же вы остроумный, доктор, веселый.
Последняя на очереди актриса. Единственная, кто не лежит, а стоит около кровати. Вид одновременно негодующий и скорбный, смотрит куда-то в окно, демонстративно прощается с жизнью. Какая-нибудь известная мизансцена из древнегреческой трагедии. Жаль, я невежественный, не сразу могу узнать автора. Эсхил? Софокл?
— Я не доживу до завтра, вот увидите! Как может быть, что у человека нет мочи, а вас это абсолютно не трогает! Ведь любому ясно — у меня погибли почки! На всех у вас находится время, но только не для меня!
Тут все соседки начинают ее хором разоблачать, про то, что она каждые полчаса меняет тряпочки, прокладки, но она величавым жестом их затыкает:
— Прошу не лезть не в свое дело! Я не с вами говорю!
Предлагаю прилечь на койку. С огромной неохотой подчиняется. Долго пальпирую живот, который, на удивление, без старческой дряблости, прошу присесть, слушаю легкие, там все без хрипов, отхожу на пост за тонометром, давление сто двадцать на восемьдесят, пульс семьдесят два. Сообщаю этот потрясающий результат. Хотя ей нужно совсем другое. Чтобы я заламывал руки, рассказывал ей про ее невероятно тяжелую и, главное, редкую болезнь, вздыхал, внимал. И точно.
Встает разобиженная, приводит одежду в порядок.
— Мне кажется, вы не совсем понимаете тяжесть моего состояния!
Очень даже понимаю. Лучше всех. Что с таким состоянием нужно сидеть дома и там выклевывать мозг у своих родственников, а не у персонала больницы. Все, достаточно. Пойдет в пятницу на выписку. Если не раньше.
Мигом написал все шесть историй болезни. Игорька Херсонского пока еще нет, хотя он может вообще не прийти. А теперь опять к Лёне.
С каждой минутой усиливался мандраж. Вчера, когда Маринка выкладывала свой план, он мне показался остроумным, простым и легковыполнимым. Я даже сказал:
— Такое впечатление, Веркина, ты всю жизнь только тем и занималась, что побеги организовывала. Где ты этому научилась?
— Как где? Я книжки в детстве читала. Знаешь, была такая «Библиотека приключений»? Так там в каждом третьем томе кто-нибудь да сбегал.
Вот так люди начитаются всякой галиматьи, а потом за ними глаз да глаз. Правильно некоторые считают, что книжки до добра не доводят.
— Тебе, Маринка, с такой фантазией надо было не в медицинский поступать, а в какой-нибудь ВГИК, на сценарный факультет. Была бы сейчас кинодраматургом, уважаемым человеком и не за копейки бы с больными возилась, а гребла бы тысячи за всякую хрень, из пальца высосанную.
Но утро вечера мудренее. Поэтому сегодня Маринкин план показался дикой авантюрой. Я обязательно попадусь, завалю все дело и сделаю только хуже.
Леня сидел на кровати, как я ему и велел, свесив ноги, и уплетал завтрак. Настроение его было, можно сказать, неплохим. Поразительное самообладание. Вот если бы мне сообщили, что меня назавтра могут грохнуть, мне вряд ли было бы до манной каши.
— Так, заканчивай трапезу, вставай на пол, — сказал я ему и даже легонько подтолкнул. — Держись за меня и пошли. Если голова закружится, скажешь!
Тапочек ему не выдали, пришлось на полу стоять босиком, будем надеяться, что не простудится. Он оказался с меня ростом, шире, плотнее. Вся палата была четыре шага в длину. Я сдвинул тумбочку, получилось пять. Вроде ничего он шагает, с каждой секундой все увереннее. Неделя без движения — это не так мало, как кажется. Ведь каждый сустав, каждая мышца человека должны работать ежедневно. Я дал ему немного передохнуть, потом он еще минут пять походил. Уже неплохо.
— Слышь, доктор, — понизив голос, попросил он. — Мне бы с сестрой Натальей пошептаться на дорожку, сделаешь?
Сделаю, отчего не сделать. Наверно, сказать ей хочет то, что мне не решается. И я вдруг ясно понял, что именно.
— Ладно, отдыхай пока! Потом еще с тобой походим!
Между прочим, омоновцев на посту почему-то нет. Может, их теперь вообще не будет? Если так, тогда отлично, тогда Маринкин план может и сработать. Омоновцы — это главное препятствие.
* * *
Вообще-то я к милиции всегда относился нейтрально. Никогда не разделял расхожего мнения, что они все беспринципные, жестокие, вороватые и тупые дармоеды. Они разные. В быту мне как-то не приходилось с ними сталкиваться, а вот в качестве пациентов их было полно, но не помню случая, чтобы кто-то подвергал милиционеров какой-либо дискриминации. А историй, с ними связанных, хватало.
Как-то доставили к нам в реанимацию гаишника, он уже заканчивал смену, тут его на гололеде машина сбила. Стал с него валенок стаскивать — а там двадцать семь бумажек заныкано по три рубля. Смеюсь, нормально ты сегодня заработал, жить можно. А он покраснел и говорит, парень, забери это все себе, от греха подальше. Я его сразу успокоил, что здесь больница, никто милицейскому начальству сообщать не собирается. Описал все трешницы, пусть при выписке получит, пригодятся.
Другой раз принимал милиционера, которого бандит ударил ножом в сердце. Он у нас долго лежал. Потом про тот случай во всех газетах писали, даже фильм сняли, «Внимание всем постам» называется.
Да и вообще, милиционеров мы принимали достаточно часто.
А еще, мне кажется, я был свидетелем последнего массового проявления сострадания и душевности советского периода. Тот случай тоже связан с милиционером.
Этого капитана привезла «скорая» средь бела дня. В темно-синем парадном кителе, с новеньким орденом. Когда его стали перекладывать на каталку, ахнули даже видавшие виды. Ниже ремня было жуткое месиво, рваные брюки, рваное мясо, кровь смешивалась с какой-то черной, как сажа, дрянью.
Оказалось, взяли капитана из метро, со станции «Боровицкая». Он жил совсем в другом городе, а в Москву поехал для вручения ордена. И не куда-нибудь, а в Кремль. Я забыл, за что именно ему дали награду, но это и не важно. Важно, что, когда он вышел из Кремля и спустился в метро, его столкнул под поезд какой-то ненормальный. Кстати, маньяка прямо там и повязали, да он и не собирался никуда убегать, а стоял довольный и счастливый, с чувством выполненного долга. Сказал, так ему велели голоса. Столкнуть под поезд в метро человека в военной форме.
Он сообщил, что начал охоту на «Серпуховской», но там не было подходящего объекта. Затем перебрался на «Полянку». Та же история. А на «Боровицкой» буквально сразу повезло, ждать пришлось всего несколько минут. Появился этот капитан и, как по заказу, подошел к самому краю платформы. Осталось лишь толкнуть его в спину, когда из тоннеля выскочил поезд.
Капитан свалился на рельсы, по счастью не ударившись головой. До несущегося головного вагона оставалось несколько метров, и раздумывать было некогда. Он перекатился к дальней от платформы стене и вжался в нее. Поезд уже притормаживал, к тому же и машинист рванул тормоз. И капитану показалось, что, может, и пронесло. Но какая-то торчащая вбок железяка поддела за ягодицу, буквально вырвав ее, зацепила и поволокла.
