Полковник моментально напрягся. Правда, уже через полсекунды он снова по-простецки улыбался, но я заметил.
— О чем говорит? Что интересного сообщает? У него наверняка жизнь такая достойная, впору мемуары писать!
Он впился в меня взглядом, продолжая стоять со своей липовой улыбкой.
— Говорит, что шамовка наша больничная никуда не годится, — охотно сообщил я ему. — Говорит, нигде его так погано не кормили.
— Да неужели! — удивился полковник и с облегчением перевел дух. — Вот ведь гурман какой выискался. Нужно все силы бросить, родню его разыскать, чтобы ему бульончик сварили. С курочкой! Ну, деловой! — Он покрутил головой, показывая свое справедливое отношение к урке, которому в тюрьме было лучше, чем в больнице. — Ладно, побегу! Служба!
И полковник Серегин откланялся.
Леня мне обрадовался. Когда я вошел, он подтянулся повыше на кровати и сообщил:
— Здорово, доктор! Хочу сказать, тут, кроме тебя, людей нету. Где вы только таких дуборезов находите? Зверье, хлеще, чем на зоне. Гавкают все, водички не допросишься. Давай мы сегодня опять курнем? И вмазаться бы не мешало!
— А чифирнуть ты, случайно, не желаешь? — подмигнул ему я. — Похоже, выписывать тебя пора. Когда наглость появляется вот такая, значит, человек на поправку пошел.
Я быстро глянул на повязку, посмотрел температурный лист и побежал на конференцию.
— Говорят, на меня вчера профи наезжал? Значит, снова я впал в немилость! А что делать, Леха, если государство нам платить не собирается? Одна надежда на финансовую поддержку благодарных пациентов. И потом, разве я вымогаю? Или, как там вчера профи сказал, рэкетирую? Да разве ж это рэкет? Я просто подхожу и говорю: «Мы сделали все, что могли, теперь все зависит от вас!» Заметь, про деньги ни единого слова!
Мы сидим с Игорьком Херсонским за одним столом в коридоре напротив нашей палаты, я пишу, а он, как всегда, говорит за жизнь. Игорек могучий, громогласный, на медведя смахивает. Его внешний образ рубахи-парня абсолютно не соответствует внутреннему содержанию. Он мелочный, скупой, помешанный на деньгах и подлянку может устроить на раз. Поэтому я с ним никогда не расслабляюсь.
Вот и сейчас он говорит, шуткует, а сам меня глазками прощупывает. Они у него тоже как у медведя. Маленькие и свирепые. Пытается угадать, не я ли его Елисею заложил. Но нет, не я.
— Игорек, а ты в курсе, что Лурье с пятой койки то ли родственница, то ли близкая знакомая Елисея нашего?
— Да ты чего, Леха? — оторопел он, видно было, что не играет. — Вот попал так попал! То-то я гляжу, она как-то не повелась. Значит, эта Лурье меня профи и сдала! А ты откуда знаешь, что они родня?
— Ты бы почаще на работу выходил, еще бы не то узнал, а то либо прогуливаешь, либо дрыхнешь до обеда.
Игорек вечерами и ночами подрабатывал доктором в спортивном клубе, одном из тех, где возле ринга стояли столики, а публика, выпивая и закусывая, с наслаждением смотрела, как один человек месит в кровь другого. По словам Игорька, самым любимым развлечением у новых хозяев жизни было выпускать на ринг своих быков охранников против тренированных кикбоксеров и каратистов.
— Эх, жаль! От Лурье деньгами за километр пахнет! Даже не от каждого кавказского человека так деньгами пахнет, как от нее. Но где тебе понять! Разные мы! В отличие от тебя, Леха, я люблю деньги бескорыстно!
Игорек, очень довольный собой, заржал.
Кстати, а Лёне и правда куриный бульон не помешает. Только где его взять? Были бы у него родственники, другое дело, а так? И тут меня прямо подбросило. Найду, найду я тебе родственников, Леонид. Вот спасибо вам за подсказку, товарищ полковник!
— Игорек, пока все спокойно, пойду схожу в пельменную.
— Ага, значит, деньжата завелись! — подмигнул мне Херсонский. — На нынешнюю зарплату не особо-то разгуляешься!
Кстати, он не сильно преувеличил, говоря о нашей зарплате. Но если бы Игорек проследил за мной, то увидел бы, что отправился я не в пельменную, а совсем в другую сторону, где стоял корпус с красивой табличкой «Свято-Димитриевское училище сестер милосердия».
Я постучался в нужную мне дверь, вошел и сказал:
— Добрый день, сестра Наталья. У меня разговор к вам.
* * *
— В девяносто втором я на волю вышел. Главное, баба моя меня дождалась. Дочке уже осенью в школу идти, а папаня ее только с зоны откинулся. Первое время ни ей, ни жене в глаза смотреть не мог. Я ведь еще до свадьбы решил завязать, клялся, зуб давал, да бес меня попутал. А второй мой срок я на Севере мотал, там ведь не сахар, сам понимаешь, и возвращаться туда чёт не тянуло. Ну да ладно, вернулся, жить-то начинать как-то нужно.
А вокруг глянул — ничего понять не могу. Мы и в зоне знали, через тех, кто недавно с воли, что все поменялось, но думали, они гонят, а в натуре оказалось еще чуднее.
Страна другая, власть другая, бабки — и те другие. Раньше партийные начальники мазу держали, а теперь барыги. Раньше за валюту червонец легко давали — и в зону, а теперь все только и буробят, что про зеленые, даже по лупоглазому, ну то есть по телевизору. Кругом фраера захарчеванные, беспредельщики. Все с понтом законники, да мы на киче таких быстро вычисляли и на лыжи ставили.
Сунулся было опять в колхоз, так не берут. Председатель новый, про отсидки мои в курсе, дал с ходу от ворот поворот. Да и работы там не осталось. Из всех машин, которые раньше были, — один трактор, и тот на приколе. Поехал в город — та же песня, как узнают, что я у хозяина был, никто дальше и не разговаривает.
Мои уж год как из колхоза подались. Там всегда народ за копейки перебивался, а тут и этого не стало. Начали капусту квасить, огурцы солить, на рынок возить. Поначалу себе в убыток, ну а потом ничего, пошла торговля. Вот я им стал помогать, иногда и самому за прилавок приходилось становиться. Так что даже мне барыгой довелось стать. Но к весне торговля кончилась, снова зубы на полку. Хорошо хоть, огород свой. Так еще год прошел, опять на капусте и огурцах. Вроде заработали немного, но за год все дороже стало раз в десять. Еще в избе венец подгнил до кучи, крышу перекрыть нужно, бабки нужны, а где их возьмешь?
Под самый конец лета вдруг кент заявился, вместе на Севере чалились. Как только нашел меня? Я ведь ему адреса не оставлял. Сказал, тема есть одна. Я было отнекиваться сразу, но он сказал, все типа законно, нечего дергаться. На него люди вышли серьезные, но не из босяков, какие-то подментованные. Короче, сидельцев в казачество собирать решили, чтобы русских защищать, там, где буза происходит. Самое главное, помимо довольствия, хату обещали, лайбу. Мне это все поначалу фуфлом показалось, но через неделю в одной рыгаловке стрелку забили, приехал атаман, ксиву светил, а с ним — то ли мент, то ли еще кто, но видно — мутный какой-то.
Начали базарить, они и говорят, есть такое место — Приднестровье. Там молдаване с румынами на русских наезжать стали, с земли гнать. Потом, когда мочить друг друга начали, тогда за русских казаки вписались. Пока вроде от молдаван отбились, теперь еще казаков к себе зовут, чтобы в случае чего отпор дать. А я и спрашиваю их, зачем мне лапшу кипяченую на уши вешать, кто меня туда ждет с моими двумя сроками, к тому же я ни ухом ни рылом не казак. А тот второй, в штатском, говорит, не важно это, казак — не казак. Главное — русским человеком быть. А что до отсидок твоих, там всем ксивы новые выправят и жизнь начнешь с чистого листа, будто и не было ничего. И видно было, он все про меня знает, про мои дела.
