А памятник мы Танькиной бабушке поставили. Уже на следующей неделе. Из сэкономленных материалов. Ни копейки не взяли. Он, правда, через несколько лет набок стал заваливаться, что неудивительно.
Столичный соглядатаи
У меня тогда была довольно странная жизнь. Я учился в институте, выходил бесплатно на ночные дежурства, работал негром на кладбище и одновременно с этим директором по маркетингу театрального журнала «Столичный соглядатай». Маркетологом я стал случайно.
После майских праздников вдруг позвонили из журнала и сообщили, что пришло извещение. Какая-то посылка. Так как я был специалистом по почтовым отправлениям, решили послать меня. Я не стал артачиться и поехал. Почта оказалась не моя, привычная, на Маяковке, а у черта на рогах, в Сокольниках. Когда я протянул бумажку в окошко, женщина, прочитав ее, невероятно обрадовалась:
— Надеюсь, вы на машине?
Я сразу насторожился. Неужели посылка такая огромная, что ее без машины не дотащить? Женщина встала со своего места, откинула деревянный барьер и пригласила меня следовать за ней.
— Сами увидите.
Она гостеприимно распахнула дверь в торце зала и жестом пригласила меня зайти.
— Полюбуйтесь!
Я зашел, и мне стало плохо. Огромная тридцатиметровая комната была под завязку, под самый потолок забита посылками. Теми самыми, с журналами, которые начиная с января я тоннами отправлял во все театры страны. На них было написано «Отказ от получения» или «Получатель не явился».
— Каждый день все новые приходят! — сообщила моя провожатая. — Вы уж поскорее их увозите, а то работать невозможно!
Идиоты! Придурки малахольные! Все это время их распирало от гордости. Бегали по редакции, сучили ножонками, самодовольно потирали ручки, похваляясь изданием, которое расходится без остатка, вместо того чтобы поинтересоваться, а получил ли театр, с которым договаривались, журнал? А договаривались, оказывается, либо с главным режиссером, либо с завлитом. Которые в Москве на тусовках легкомысленно кивали, никогда не ставя в курс дела конкретных исполнителей. Тех, кому потом бежать через полгорода на почту.
Неужто завхозу больше заняться нечем, как тащить в театр всякую макулатуру? И кто это будет потом реализовывать? Да еще в пустых театрах, которые в эти веселые времена дружно покинули зрители. Поэтому легче отказаться, а еще лучше вообще ничего не делать.
Я ехал в редакцию с твердым желанием уволиться. По дороге злоба сменилась возмущением, возмущение досадой, досада уступила место жалости.
Жалко было всех. Авторов, редакторов, художников, фотографов, корректоров, верстальщиков, сотрудников типографии и конечно же нас с шофером Валеркой. Но больше всего мне было обидно за тех почтовиков, мужа и жену, которые аккуратно заворачивали каждую посылку в коричневую плотную бумагу, надписывали адрес, туго перевязывали шпагатом, запечатывали сургучом.
В редакции я поорал, сказал все, что думаю, но на меня почему-то никто и не подумал обижаться. Наоборот. Главный редактор Сидоровский необычайно вдохновился и предложил мне стать директором по маркетингу. А я взял и неожиданно согласился. Уж больно название новой должности понравилось. Мне тут же выделили кабинет в помещении Дома актера на старом Арбате, компьютер и положили оклад восемь тысяч рублей.
И тогда пришлось впрягаться в работу всерьез. Первое, что я сделал, это отказался от всяких почтовых рассылок. Достаточно с нас нескольких сотен подписчиков, среди которых был даже один чудак с острова Итуруп. Второе — я стал бегать по театрам и гонять чаи со старушками-билетершами. Нет, я их не уговаривал. Уговоры вряд ли бы помогли. Я вел с ними беседы, расспрашивал об их нелегкой жизни, знал по именам всех внуков, слушал театральные сплетни, жалобы на здоровье и на начальство.
В театрах ситуация была плачевной. Большинство откровенно прозябало. Народ, в постоянных думах о хлебе насущном, начисто забыл о пище духовной. Театры, как и кинотеатры, опустели. В безлюдных фойе гулял ветер, количество актеров на сцене зачастую превосходило число зрителей в зале. При том что цена на билеты, со всей этой инфляцией, была просто символической.
— Алеша, сами посудите, ну кому нужен ваш журнал, — горько вздыхала старший билетер Театра на Малой Бронной, — если в нашем буфете трехлитровую банку сока за две недели продать не могут? Позавчера на премьере семь человек в зале. Да и те — друзья и родственники актеров. А уж если со стороны публика приходит, так только диву даешься, откуда они все вылезли. Недавно один на портрет Эфроса показывает, спрашивает, кто таков. Я объясняю, это Эфрос, Анатолий Васильевич. Ага, говорит, узнал его, он же в «Кабачке 13 стульев» играл. Ну и о чем с ним говорить? Думаете, такой журнал купит? Сколько он хоть стоит? Десять рублей? А у нас билет в партер, на первый ряд — пять.
Через пару недель звонит:
— Алеша, вы не поверите, пошел зритель. Позавчера тридцать человек было, вчера уже сорок. Буфетчица на радостях пиво заказала. Приносите журнал, попробуем, может, и продадим.
Воодушевленный, приволок пачку, через неделю забежал узнать, как дела.
— Вчера за десять минут до антракта почти вся публика поднимается и на выход. Мы шепчем, куда вы, антракт скоро, а после — второе действие.
А они отвечают, какое второе действие, у нас через четверть часа поезд уходит.
Оказалось, транзитным пассажирам Белорусского вокзала стало известно, что неподалеку есть место, где можно посидеть в тепле, где не гоняет милиция, не достают попрошайки, не шастают карманники. Вместо этого за смешные деньги можно посмотреть спектакль и выпить пива в буфете.
Марку держали лишь Ленком и Большой. В Ленкоме все спектакли шли при неизменных аншлагах, он первым встал на коммерческие рельсы, там даже в то голодное время хорошо расходились футболки с логотипом театра, а в кассы стояли ночами. В Большой валом повалили иностранцы. Не успевали они вылезти из автобусов, подивиться на огромную толпу торговцев вдоль Малого театра, с ужасом принюхаться к миазмам — а торговцы справляли нужду прямо у памятника Островскому, — как тут же, будто из-под земли, появлялись молодые люди с бандитскими рожами и давай предлагать за доллары билеты на оперу и балет.
Молодые люди ловко вытаскивали рулоны билетов из карманов — на любые места, от балкона до партера. При том что в кассах билетов традиционно не было и вовсе никаких. Бизнес был впечатляющим. При тогдашнем курсе почти триста рублей за доллар самый дорогой билет в ложу бенуара стоил двадцать пять рублей официально. А цена у этих криминальных служителей Терпсихоры была от десяти долларов за балкон и до пятидесяти за партер. Тех наивных граждан, кто решил, вдохновившись примером, свой личный билет впарить за валюту, эти ребята скопом били там же, при всем честном народе, на глазах изумленных иностранцев и купленной с потрохами милиции. А нависающий над всей этой суетой бог Аполлон смотрел поверх площади равнодушными пустыми бельмами, правя четверкой гнедых куда-то на юг, на свой более привычный Олимп.
