В подсобке, на здоровой, изрубленной мясной колоде три амбала играли в карты. Мясник и два грузчика. Мясник в грязном-прегрязном белом халате сидел на стуле, а грузчики в халатах синих, но тоже не первой свежести, на шатких пустых ящиках. Они повернулись на звук открываемой двери с традиционным для работников мясной торговли выражением презрения, свирепости и жлобства. Но при виде Альберта их лица мигом преобразились, и теперь на них читались скорбь, смирение и кротость. Хорошая тренировка для мимической мускулатуры. Их руки с картами застыли в воздухе.
— Слышь, мяса нам наруби! — глядя куда-то в сторону, произнес Альберт и зевнул. — Но чтоб вырезка была! И собери еще колбаски всякой, ветчинки.
Мясник отбросил карты, вскочил со стула, прижал руку к груди и, преданно глядя Альберту в глаза, испуганно проговорил:
— Ребят, бля буду, с прошлой недели мяса не получали! Говорят, завтра должны тушу подвезти! Да только смена будет не моя, Володькина. Но он нарубит, сколько скажете, мы ж понимаем.
Грузчики согласно и угодливо закивали, подтверждая слова мясника и выказывая нам уважение. Альберт поморщился:
— Хорош по ушам-то ездить! Ну а колбаса, рыбка, консервы? Что у вас есть-то? Давай, все тащи.
Мясник тяжело и прерывисто вздохнул, развел руки в стороны, демонстрируя белый кафель стен.
— Так сами ж видите, нет ничего, даже к ноябрьским и то колбасы не завезли! Чуть ли не топором пришлось от ветеранов отмахиваться! Ребят, ни масла, ни консервов, ни крупы! Вы завтра заходите, может, Володька что получит.
— Я чёт не понял, — медленно произнес Альберт и нахмурился, — ты хочешь сказать, мы зря сюда пришли?
Мясник сглотнул и сжался. Альберт кивнул, не торопясь, принялся расстегивать куртку. Пока он тянул за молнию, эти трое не сводили глаз с его руки. Затем он полез во внутренний карман. Грузчики сразу побледнели, а мясник зажмурился.
Альберт вытащил пачку жевательной резинки, развернул пластинку и, отправив ее в рот, щелчком отбросил фантик в угол.
— Ф-ф-ф-ф-у-у-у!!! — облегченно выдохнул мясник и, обессилев, рухнул на стул. Он чуть подумал и неуверенно произнес: — Рагу есть, но, наверно, вы его не будете брать.
— Слышь, — уперся в него тяжелым взглядом Альберт, — за такое рагу и ответить можно. У нас на зоне чушканы и то лучше жрали.
Мясник снова разволновался и опять подскочил, словно кузнечик. Было видно, что он лихорадочно соображает. Вдруг лицо его озарилось, он хлопнул себя по лбу, казалось, что сейчас произнесет бессмертное: «Эврика!»
Но вместо этого он вскрикнул:
— Яйца! Ребята, яйца! Коробка яиц есть, хотели для себя оставить, да уж ладно! Чего там! Будете яйца брать?
И он шустро выволок из-за холодильника огромную серую картонную коробку размером с бабушкин комод и подтащил ее поближе.
Альберт пожал плечами, повернулся, испытующе посмотрел в мою сторону. Я, стараясь не показывать сильнейшего волнения, максимально равнодушно кивнул.
Альберт принял у меня деньги, передал их мяснику, тот засунул их в карман, не считая, и мигнул грузчикам, которые тут же подхватили коробку и потащили ее на выход. Мы опять протиснулись сквозь толпу, где продолжалось сражение за желтые кости, и вышли на улицу. Альберт застегнул куртку и оглянулся на грузчиков:
— Свободны!
Кое-как перевязав коробку поясом от моего пальто, нам удалось дотащить ее до квартиры, ни одного яйца при этом не разбив.
И мы стали есть эти яйца. Ели их долго. Сначала с диким аппетитом, потом с умеренным, потом без оного, потом автоматически, потом от отчаяния.
Вкрутую, всмятку, в мешочек, с перцем, солью, с майонезом, если он был, в виде яичницы обычной, в виде яичницы-глазуньи, как омлет, как гоголь-моголь и еще даже не помню как.
На завтрак, обед и ужин. На первое, второе и на десерт. Мы стали ненавидеть яйца уже через неделю, но они и не думали кончаться. Мы пытались их поменять на другие продукты, но как-то безуспешно. Яйца преследовали нас как кошмар. Они стали являться во снах. Разговаривать человеческими голосами. Армия нерожденных цыплят пищала с гневом и осуждением. А утром, стоило только открыть холодильник, как миру являлись белые, стройные, чуть подрагивающие шеренги яиц, своим построением напоминающие боевые порядки генуэзской пехоты.
Мне казалось, это не кончится никогда. Но настал тот день, когда последнее яйцо было съедено. Оставались считаные дни до Нового года. Я оделся, сунул в карман деньги, оставшиеся со стипендии, взял за компанию Рому и отправился в магазин.
По всей длине огромного универсама тянулась очередь. Она пересекала магазин по диагонали и заканчивалась у дверей подсобки. Внутри не было ни единого продавца, так как не наблюдалось и продуктов. За двумя работающими кассами сидели скучающие кассиры и, подперев голову руками, мрачно смотрели на народ.
Уже не было смысла выкладывать товар на прилавки, уже никто не занимался такой ерундой, как нарезка на маленькие порции, все продавалось огромными кусками, потому что любую еду расхватывали не глядя, даже не за минуты, а за секунды. Точно так же рыбы пираньи обгладывают свои жертвы в документальных фильмах про Амазонку. Раз — и чистенький скелет. Вот и здесь, не успевали вывезти здоровенную тележку, как ее моментально облепляли голодные люди, через мгновение клубок тел распадался, народ, прижимая добычу к груди, бежал к кассе, а у дверей подсобки оставалась брошенная пустая тележка.
Я подошел к крайнему в очереди и поинтересовался:
— Чего хоть ждем?
Человек, не оглядываясь, ответил:
— Говорят, пельмени подвезли.
— Вот и славно! Ну что, сынок, — нарочито беззаботным тоном сказал я Роме, — придется постоять!
Рома покладисто кивнул. Действительно, уже совсем взрослый парень, девять лет через три недели.
Покупные пельмени я никогда не жаловал. У нас в реанимации почти каждое дежурство кто-нибудь да приносил их на ужин. Резиновое тесто, резиновый, сильно перченый фарш. А уж после того как одна из наших сестер, перейдя работать в медпункт на мясокомбинате, рассказала секреты технологии производства пельменей, я даже смотреть на них не отваживался.
Но тут уж было не до дурацких капризов. Пища давно превратилась в источник калорий, а не наслаждений. Пельмени, значит, пельмени. Минут через двадцать дверь подсобки распахнулась, было видно, как там впереди происходит какое-то стремительное движение, народ продвинулся метров на пять, и снова все замерло.
— Докторишка, ты опять в очереди стоишь? Учишь тебя, учишь, да все без толку!
Я оглянулся. Позади стоял румяный, веселый, очень довольный собой Альберт и широко улыбался.
— Альберт! — произнес я, немного смутившись, и почему-то сразу начал оправдываться: — Так тут вроде быстро очередь идет, вот думаю, чего пельменей-то не взять.
