Примчалась еще одна «канарейка» с четырьмя бойцами, а следом — двое пеших патрульных. Объединившись с теми из первой партии, что еще могли стоять на ногах, они попытались взять Альберта в кольцо. Ударив одного головой в переносицу, другого кинув через бедро, Альберт вырвался из окружения и приготовился к отражению очередной вылазки. Прорыв блокады стоил ему порванной рубахи и нескольких пропущенных ударов дубинкой.
Никогда еще Парк культуры имени Горького не видел такого грандиозного побоища. Нет, драки тут случались ежедневно, бывали и массовые, особенно когда в Москву стали приезжать «любера» из Подмосковья и прочие гопники из Казани и Набережных Челнов. Но тут была не драка, а настоящий гладиаторский поединок, как в Древнем Риме.
Сотни зрителей стояли огромным кольцом на большой асфальтовой площадке. С колеса обозрения гроздьями свешивались любопытные. Торговцы и сотрудники парка бросили свои рабочие места и тоже влились в число публики. Парни с девушками, парни без девушек, девушки без парней, дети с родителями, дети без родителей, дети с воздушными шариками, пенсионеры разных возрастов, москвичи, гости столицы и прочие категории населения, включая даже граждан иностранных государств, с неподдельным интересом смотрели, как стражи порядка пытаются навести этот самый порядок и обуздать нарушителя спокойствия.
Милиционеры тем временем устроили передислокацию сил, а воспользовавшийся паузой Альберт подобрал с земли две дубинки и, с завидным умением покрутив их в руках, приготовился.
Не зря же он столько времени тренировался с нунчаками и прочими палками. Милиционеры сразу почувствовали это на своей шкуре. Когда они предприняли очередную вылазку в надежде на силы свежего подкрепления, то получили немедленный и жесткий отпор.
Альберт лупцевал их долго и самозабвенно. Он наносил удары на любой вкус. Бил коротко и с замаха, в прыжке и с разворота, по голове и корпусу, не забывая, разумеется, и про конечности. Если противник успевал увернуться от удара с правой, то немедленно получал с левой. Милиционерам было очень обидно, ну еще бы, помимо того что огребаешь при всем честном народе, так еще и получаешь по всем местам своим же собственным инвентарем.
Через пять минут силы правопорядка отступили, вынося с поля битвы пострадавших, и, сложив раненых на газон, принялись совещаться. Публика разразилась оскорбительным свистом и улюлюканьем.
Наконец милиционеры применили единственно верную тактику в данной ситуации. Они просто побежали кучей, дружно навалились общей массой на Альберта и сбили его с ног. По толпе прошел дружный вздох сочувствия. В какой-то момент Альберт умудрился подняться и даже стряхнул с себя часть противников, но остальные вцепились в него мертвой хваткой, опутав по рукам и ногам. Вся эта сцена чем-то стала напоминать известную античную скульптуру «Лаокоон и сыновья».
Но не прошло и минуты, как они снова повалили Альберта на асфальт, одни пытались удержать его на земле, другие охаживали дубинками по почкам и по голове, а третьи подошвами ботинок с энтузиазмом отдавливали ему пальцы. В воздухе мелькали руки, ноги, резиновые палки, звуки ударов напоминали беспорядочную пальбу, народ в негодовании свистел, а голос старушки-билетера из комнаты смеха буревестником реял над толпой и перекрывал все остальные звуки: — Товарищи милиционеры, извольте немедленно прекратить избиение отдыхающих!
Они прекратили, только когда у них кончились силы. И долго потом запихивали все еще сопротивляющегося Альберта в «канарейку», наручники он им надеть так и не дал. Головная машина с узником включила мигалку и поехала в сторону отделения, вторая двинулась за ней на всякий пожарный. Пешие милиционеры, под непрекращающийся свист толпы, разыскав свои причиндалы, через минуту, понурив головы, также покинули поле брани. Одну фуражку, кстати, так и не нашли. Наверно, кто-то ее в суматохе на сувенир прихватил. А в Зеленом театре в тот вечер было сорвано представление школы рукопашного боя Тадеуша Касьянова. Ну и правильно. Кому она нужна, эта бутафория, жизнь намного динамичнее.
Кстати, тот кооператор, из-за которого все закрутилось, в воскресенье быстренько разобрал свою палатку и был таков. Видимо, понял — теперь пивом и бутербродами не обойдешься.
Потом был суд. Альберту дали всего полтора года за хулиганство. Хотя в то время была статья за покушение на жизнь работника милиции, по которой, чтобы получить десять лет, достаточно было просто замахнуться на сотрудника органов. Но органам, видимо, было неловко признать, что какой-то скорняк-туберкулезник отметелил один четырнадцать милиционеров, да еще прилюдно.
А могло так и вообще завершиться без суда. Я, узнав о случившемся, на следующий же день спрятал Альберта в свою больницу, где в целях его спасения от правосудия были грамотно описаны все повреждения. Сам он был хоть и веселым, но сильно смахивал на матрас из-за толстых синих полос от дубинок. Получалось, что несчастный юноша шел на представление в театр и внезапно стал жертвой милицейского произвола, то есть пострадал от негативных проявлений тоталитарной системы, с которой тогда активно вело борьбу руководство страны. Но избитые милиционеры, тоже испугавшись посадки, не будь дураками, собрали справки, и оказалось, что у них в совокупности шесть сотрясений мозга, выбито одиннадцать зубов, сломано пять ребер, две носовые перегородки, а также имеется один вывих в плечевом суставе. То есть наблюдался явный перевес увечий в сторону представителей власти.
Альберт попал в зону под Москвой, недалеко от Зеленограда. Передачи принимались без ограничения, режим содержания был гуманным. Сидели там сплошь молодые спортивные ребята. Все, кроме Альберта, по модной статье за вымогательство. Рэкет в то веселое время представлялся делом перспективным.
Такого здорового парня, обладающего подходящей фактурой, да еще и с такой впечатляющей историей, немедленно сагитировали бросать к чертовой матери свой меховой кооператив и заняться более серьезными вещами. Поэтому, когда через девять месяцев он вышел по амнистии, вопросов с трудоустройством у Альберта Колбасина не возникло.
Ему быстро, как тогда говорили, удалось подняться, приодеться, стать обладателем видеомагнитофона, японского телевизора и толстой золотой цепи. В его облике, особенно во взгляде, теперь читалось явное превосходство перед простыми смертными. На вопрос непосвященных о роде занятий отвечал просто и слегка насмешливо:
— По городу работаю.
* * *
Пожалуй, никогда у меня не случалось такого минорного настроения, как в ноябре девяносто первого. Еще летом я уволился из реанимации, где десятый год служил в качестве медбрата, когда почувствовал вдруг, что ушло главное: я перестал получать кайф от этой работы, и все мгновенно превратилось в рутину, тяжелую морально и физически, да к тому же и задарма.
А ведь предупреждали умные люди, что нельзя продолжать пахать в реанимации, если при этом учишься на дневном. Тем более в таком заведении, как Первый Мед. Нужно было послушаться, а не устраивать себе жизнь, при которой все эти годы не было ни одного выходного. Пока мои однокашники отдыхали в воскресенье, у меня по воскресеньям стояли сутки. Да еще среди недели выходил в ночь. А во время каникул, вместо того чтобы подкопить силенок, брал себе максимальное количество дежурств. Вот и результат.
