— А ну, поворачивайся на живот, бестолочь! — говорю я Саше и поджигаю спичку. Пусть думает, что у нас доктора банки ставят.
* * *
Смотри, какие звезды в августе…
Ты загадай желанье по звезде.
И если я с тобою,
Ты поделись мечтою,
Желанья выполню я все!
Поет солист вожатского ансамбля Юра Панфилов. Последний танец последнего лагерного вечера. Как обычно, это не простой танец, а белый, и меня приглашает очень красивая блондинка Лера Ильина. Я еще не знаю, что Лера, которая напишет мне несколько писем из своего Зеленограда, станет последней девочкой, с которой я буду танцевать в «Дружбе». Потому что все дальнейшие танцы я буду проводить только на сцене с гитарой.
Песня заканчивается, я провожаю Леру до лавочки, а потом я, Вовка и Балаган помогаем затаскивать аппаратуру в комнатку за сценой. Уже в комнатке мы сматываем провода, отсоединяем микрофоны, а последнее, что делаем, — зачехляем гитары, каждый свою. У МОЕЙ гитары синий чехол, и прежде чем надеть его, я пальцем подцепляю первую струну и подмигиваю. Лето кончилось. Мы прощаемся до следующего года.
* * *
— Ну что, Журавлева, давай прощаться, не поминай лихом!
Она лежит на койке, я уже вызвал санитаров, мы с ней вдвоем, остальные принимают поступление с улицы. Вот отправлю ее в отделение и пойду погляжу, что там. Наверху Сашу ждут ее родные, два раза нам звонили с поста по местному телефону.
— Передержали мы тебя, ты уже как конь носишься!
И действительно, ровно четыре недели, как она к нам поступила.
Сегодня последний день августа. Лето кончилось. Завтра первое сентября.
— Да ладно тебе, Леш, скажешь тоже, как конь, я ведь только до умывальника пока могу и обратно!
Я хотел было сказать, что у нас в реанимации и до умывальника дойти никто никогда не мог на своих двоих, но не стал. А когда пришли санитары, сунул историю болезни ей в ноги, подмигнул и снял кровать с тормоза.
— Ну, будь здорова, Саша Журавлева!
Я все-таки догнал их около лифта.
— Слушай, Сашка, дело твое, но ты третьего августа можешь свой второй день рождения отмечать, пусть у тебя будет еще один, резервный, ладно?
— Ладно, считай, договорились! — вдруг очень серьезно ответила она. — Спасибо тебе!
И пока не закрылись двери лифта, она смотрела на меня своими зелеными глазищами и улыбалась.
Нам потом часто рассказывали о ней. Ее мать, сослуживцы из Бакулевского и просто знакомые люди.
Саша Журавлева вышла замуж, сейчас у нее двое взрослых детей. Одно время она жила в Италии, и наверняка там у нее было полно итальянских туфель. В медицинский институт она больше не поступала.
И еще нам говорили, что каждый год третьего августа она празднует свой второй день рождения. А те, кто в курсе, что случилось тогда, считают происшедшее чудом.
А мне кажется, что если и говорить о чуде, то его сделала маленькая девочка, стоявшая босиком на полу в пионерской комнате той далекой августовской ночью семьдесят восьмого.
Больничная музыка
Ультразвуковая машина проиграла нежными колокольчиками романс Гомеса и выключилась. Вот какая у нас техника, не нужно руки, как в других операционных, полчаса щеткой до мяса надраивать по научной системе. Вообще я не люблю, когда в больнице играет музыка. Даже в палате из репродуктора. Музыка в больнице сбивает с делового настроя и разрушает особую атмосферу.
Рассказывали, как в одной из клиник Первого Меда анестезиологи придумали заводить магнитофон в тот момент, когда больные в операционной выплывали из наркоза. Чтобы при первых проблесках сознания они слышали знаменитую песню Тухманова «Как прекрасен этот мир». Все было чудесно, больным нравилось, персоналу тоже. Пока кто-то на первое апреля не решил пошутить и подменить кассету. И вот продирает больной глаза, и вместо лирических «Ты проснешься на рассвете…» из магнитофона Высоцкий как захрипит: «На братских могилах не ставят крестов!» Больше в операционной музыку не заводили.
Еще я терпеть не могу, когда в больнице лузгают семечки. Сразу ощущение, что не храм науки, а хлев. А уж больше всего не переношу, если… Но тут операционная сестра Ирина завязала мне последнюю тесемку халата на спине и поочередно начала подавать перчатки. Правая рука влезла сразу, а когда пришел черед левой, то указательный и средний пальцы склеились, прямо как у гинеколога, и угодили туда, где вообще должен находиться безымянный. Ирина ловко помогла мне с этим справиться и улыбнулась. Я это понял по веселым лучикам в ее глазах над маской.
У стола уже стоял Витя Белов, щедро обрабатывая йодом левую часть туловища казачку, которого усыпили и заинтубировали анестезиологи.
Когда-нибудь Витя доиграется, подумал я, закрепляя цапками зеленое белье. Все-таки бухать на дежурстве — вещь опасная. Хорошо, сегодня успел проспаться. А если бы казачка часиков на пять раньше доставили? А если бы не казачка? Тут недавно рассказывали, как братва привезла своего дружка подстреленного в одну подмосковную больницу, а там хирурги Первомай отмечают. Так широко, что и лыка никто не вяжет. Ну, когда эти гангстеры поняли, что никто тут помощь не состоянии оказать, постреляли всех, а сами дальше отправились. Больниц же много. Только анестезистке повезло, она удачно в туалет отошла.
Тем временем Витя прицелился, полоснул скальпелем, из подкожки закровило. Электрокоагулятор, как назло, спалили на прошлой неделе, а мы это дело зажимчиками, кровит не сильно, значит, давление все еще низковато, не больше сотни. Ну и не надо выше поднимать. Хорошо, что у него кровь вторая плюс, самая распространенная в наших широтах. В больничном холодильнике почти всегда несколько банок в наличии.
Так, сосудик крупный секанули, ничего, прошьем, это мы быстро. Операционные сестры здесь — настоящий золотой фонд. Не успел подумать, а иглодержатель с иглой уже в руке. Теперь крючками в стороны потянем и глубже полезем. Ага, вокруг раневого канала ткани омертвели, но не так, как бывает, когда выстрел из автомата или карабина, а то я сегодня насмотрелся. Скорее всего, из пистолета шмальнули. Чуть сдвинем, еще бильрот! А сейчас плохо видно, нужно лампу поправить. Вот теперь отлично, теперь можно продолжать…
Удивительное дело, но я всегда хорошо себя чувствую в операционной. Не в том смысле хорошо, что не кашляю и не чихаю, а мне как-то по-особому комфортно. Тут вся работа на виду, никто не филонит, с другой стороны, никто не подгоняет, да и не в последнюю очередь потому, что все говорят вполголоса. Как еще в училище напросился на первой практике работать в операционную, сразу понял: есть там особая магия.
Странный какой-то раневой канал, идет сверху вниз, стрелявший, должно быть, огромного роста, если так пальнул. Кругом сгустки, видно, с момента выстрела времени прилично прошло. Вот и почка, выводим. Верхний полюс цел, надпочечник тоже, может, не все так плохо? Так, зеркалом сдвинем, посмотрим… А здесь уже беда. И резекцией тут не обойдешься. Хорошо хоть ножка не задета, а нижний полюс почти в лохмотья, даже мочеточник и тот отстрелен.
