В движении аэроплана было что-то необычное. Наблюдаемый снизу полет был лишен того величавого спокойствия, которое обычно сопровождает в воздухе крупные летающие предметы (организмы) – от воздушных шаров и дирижаблей до орлов и морских чаек. Всё больше голов поворачивалось ему навстречу. Аэроплан кувыркался в воздухе. Он был похож на муху, на рассерженного шмеля, может быть, даже на птицу колибри.
Это не было высшим пилотажем. От самой мысли выполнить петлю Нестерова
[59]
Д.П.Жлоба был чрезвычайно далек. Это не было даже проявлением крайней взвинченности авиатора, хотя резкость его движений не могла, разумеется, способствовать плавности полета. Причина происходящего состояла в тросах рулевой тяги: от долгого пребывания машины в сыром ангаре они вышли из строя. Стоит ли говорить, что состояние аффекта не позволило Жлобе проверить их натяжку?
Роза ли ветров, энергия ли отчаяния несла Жлобу к цели его полета – только в какой-то момент он действительно оказался над позициями белых. Увидев под собой место своего позора, он забросил руки на фюзеляж и свесился вниз. Потерявший управление аэроплан перестал наконец дергаться и пошел над степью на малой высоте. Нависая над позициями противника – так, навалившись на подоконник, общаются с кем-то на улице – Жлоба проплывал над полевыми кухнями, очередями пленных и табунами потерянных им лошадей. Снизу были хорошо видны его развевающиеся волосы, бледное небритое лицо. От встречного ветра в глазах его блестели слезы. Он был идеальной мишенью. Каждый из стоявших внизу понимал, что воздухоплаватель ищет смерти. И в него никто не выстрелил.
Одну важную свою находку Соловьев, по совету профессора Никольского, приберег к концу доклада. Работая над темой Разгром генералом Ларионовым кавалерийского корпуса Жлобы, молодой историк решил составить максимально точное, по возможности – почасовое описание деятельности обоих военачальников на месяц июнь 1920 года.
Многие коллеги Соловьева эту работу считали заведомо невыполнимой, предлагая попробовать для начала расписать его собственную – скажем, прошлогоднюю – июньскую жизнь по часам, а уж затем замахиваться на события семидесятишестилетней давности. Скрывавшаяся в таком совете ирония касалась не только возможности подобных поисков, но и их целесообразности. Эти поиски казались коллегам в некотором роде научным педантством или (что звучало еще обиднее) научным позерством. Единственным, кто безоговорочно одобрил планы аспиранта, оказался проф. Никольский. И этого было достаточно.
Не будучи согласен с иронией коллег, Соловьев и в самом деле составил собственное жизнеописание за июнь предыдущего года. Это оказалось совершенно несложно. Всё время выпускной сессии – а именно она приходилась на июнь – он просидел в Публичной библиотеке. Все остальные перемещения были связаны с экзаменами. Их время легко вычислялось по сохранившемуся у него расписанию экзаменов и зачетов. Из курса источниковедения молодой человек усвоил, что любая, даже малозначительная бумага впоследствии может стать важным историческим источником. Он знал цену документам и никогда их не выбрасывал.
Что касается июня 1920 года, то задача здесь хоть и оказалась сложнее, но отнюдь не была невыполнимой. Для начала Соловьев свел воедино тексты всех мемуаров, касающихся этого отрезка времени. Выяснив общий характер действий генерала Ларионова и Жлобы, исследователь перешел к целенаправленным поискам в архивах. Он просмотрел тысячи письменных приказов, телеграмм и телефонограмм этого времени (зачастую они указывали не только дату, но также час и минуту их отправки) и составил, вопреки сомнениям коллег, довольно подробный перечень происходившего в месяце июне. Результат оказался потрясающим.
Выяснилось, что в ночь с 13 на 14 июня, т. е. еще до начала активных боевых действий, бронепоезда генерала Ларионова и Д.П.Жлобы стояли друг против друга. Это произошло на нейтральной к тому моменту территории, а именно – у поселения немецких колонистов Гнаденфельд. Посредством отправлявшихся обеими сторонами телеграмм историку удалось установить, что бронепоезд Жлобы в 23:30 прибыл на первый путь и, простояв там до 4:45, отправился на север. Временем прибытия генеральского бронепоезда привлеченные источники позволили считать 23:55. Отбыл он в 3:35 в южном направлении. И хотя номер пути, на котором стоял второй бронепоезд, в документах не указывался, методом исключения удалось установить и его: это был путь № 2. На станции Гнаденфельд было всего два пути.
Бывшим своим учеником (а бывают ли ученики бывшими?) проф. Никольский остался очень доволен. Прежде всего, он одобрял результат с точки зрения пути его достижения. При всей любви к смелым умозаключениям профессор считал эмпирические исследования единственно возможной базой всякого научного труда. Более того, он подчеркивал, что любая, даже на первый взгляд бесцельная работа с источником непременно даст свои плоды. В этом, кстати говоря, отношении будущую крымскую конференцию он ставил не слишком высоко. Большинство ее участников он называл вдохновенными трепачами, но ехать на нее Соловьева не отговаривал.
– Это тоже нужно увидеть, – сказал он аспиранту на прощанье. – По крайней мере, один раз.
Вторым обстоятельством, вызвавшим интерес профессора к находке Соловьева, было ее значение для истории самой войны. До сих пор не существовало никаких документов, прямо или косвенно подтверждающих личную встречу двух противников. Вместе с тем еще в тридцатом году в эмигрантской печати была высказана догадка о возможности такой встречи.
[60]
Не имея догадке никакого фактического подтверждения, ее автор позволил себе пойти еще дальше. Он поставил вопрос о том, не являлась ли гипотетическая встреча попыткой генерала наладить тайную связь с красными. Поскольку вопрос был поставлен в обвинительном тоне, суть предательства генерала оставалась неясной. Как случилось, что в результате сговора с красными он одержал над ними одну из самых убедительных своих побед? И зачем, следовательно, красным был нужен такой сговор? Единственным, что автор теории мог предъявить в ее поддержку, был неизменный вопрос: почему по окончании войны генерал остался жив?
Интересно, что предположение о встрече генерала с Жлобой было впоследствии высказано и с красной стороны.
[61]
При этом упоминание о сговоре – на этот раз, естественно, в пользу белых – звучало уже не в качестве намека. О сговоре сообщалось как о достоверном, хотя и неподтвержденном факте. Поскольку решением тройки НКВД Жлоба Д.П. к тому времени уже был расстрелян, автор статьи выражал сдержанное удовлетворение, что справедливость в отношении предателя все-таки восторжествовала – пусть и несколько опережая выяснение его вины. На этой саркастической и, с точки зрения Соловьева, не лишенной эффектности фразе он завершил свой доклад.
Княжна Мещерская молча, но доброжелательно кивала. Зоя наблюдала за тем, как Шульгин заканчивал выстраивать из спичек какую-то сложную, хотя и двухмерную, фигуру. Ввиду того, что стол постоянно сотрясали, выполнять фигуру в объеме он считал делом бессмысленным. Нестеренко спал.
