– Спокойной ночи. – Она тихонько прикрыла дверь своего
номера.
Деннис ушел к себе и слышал сквозь тонкую стенку, как она
что-то ласковое, нежное говорит сыну по-русски, напевает колыбельную песенку, и
ребенок сонно, недовольно бормочет в ответ. Деннису стало жаль, что он не
понимает ни слова.
* * *
Чем больше Авангард Цитрус думал, тем мучительней хотелось
ему начать действовать. Голова его была устроена таким образом, что больше
двух, ну максимум трех абстрактно-логических ходов сряду в ней не помещалось.
Он был человеком действия, чувствовал себя комфортно и уверенно только в стихии
бурных событий, когда становился центром внимания, и все вокруг кипело, и всем,
буквально всем было до него дело.
Сидеть на тихой кухне, бороться с искушением выпить еще
рюмку, курить до тошноты, варить себе кофе, расхаживать из угла в угол и
размышлять о том, что же с ним произошло и как теперь поступить, – это было
невыносимо. А тут, как назло, предательски молчал телефон. Товарищи по партии
отдыхали после бурных юбилейных торжеств.
Цитрусу было тревожно и неуютно. Ему надо было срочно
привести в порядок самого себя, справиться с горькой путаницей, которая царила
в голове. Интуиция подсказывала ему, что прошлым утром в его квартире с ним
произошло нечто неприятное, нечто опасное и двусмысленное. Но он гнал прочь это
разрушительное чувство.
Картина странного происшествия с мнимой корреспонденткой,
Карлом. Майнхоффом и конфетной фольгой постепенно прояснялась, наполнялась
четкими радостными красками.
Шутник Карл решил разыграть его, подурачиться, оттянуться
после сложной, опасной операции. Он приехал в Москву, познакомился с девушкой,
попросил позвонить Цитрусу, представиться корреспонденткой хорошего мужского
журнала и узнать адрес Га-рика. Потом они втроем надрались до беспамятства. А
девушка случайно оказалась удивительно похожа на Ирину. Вполне нормально, что
после такого веселья никто ничего не помнит.
Кто-нибудь другой на месте Цитруса обязательно подумал бы, с
чего это вдруг Карлу Майнхоффу так приспичило развлечься именно в такой
компании? Конечно, с Цитрусом они знакомы очень давно, но оба уже не молодые
люди, и сейчас отношения их носят чисто деловой характер. Что, Карлу Майнхоффу
в огромной Москве некуда больше пойти с красивой молодой блондинкой, кроме как
в гости к Авангарду Цитрусу?
Озадачивали и другие мелочи, например, куда девалась посуда
после бурной пьянки? Красивая блондинка оказалась такой доброй и
сострадательной, что вычистила дом одинокого писателя после утренней гульбы,
чтобы он не расстраивался, проснувшись в грязи? Но почему, перемыв посуду, она
не догадалась вытряхнуть окурки из пепельницы? И почему пьянка эта происходила
утром, а не вечером? И куда потом подевались дорогие гости? Тихонько ушли,
закрыв за собой дверь? Стало быть, они напились не так сильно, как он, и были в
состоянии соображать? Тогда почему бросили его в тяжелом беспамятстве?
Но Цитрус не стал задавать себе этих глупых вопросов.
Занудная вязкая логика противоречивых мелочей злила, раздражала. Когда он
вертелся перед зеркалами в спальне наедине с самим собой, он рефлекторно
выбирал наиболее выигрышные позы и ракурсы. Любую ситуацию он старался
повернуть таким боком, чтобы выглядеть в ней как можно привлекательней, чтобы
казаться самому себе и окружающим человеком значительным, ярким, единственным и
незаменимым. В желании Карла Майнхоффа нагрянуть к нему домой с красивой
блондинкой он не усматривал ничего странного.
Беспокоило другое. Почему соврал Азамат, будто Карла еще нет
в Москве?
Сначала Цитрус рассудил так: Азамат его кинул. И с этим надо
что-то делать. Нельзя позволить, чтобы об тебя вытирали ноги. Но, подумав еще
немного, рас-" судил иначе: хитрый кавказец ведет какую-то свою игру.
Возможно, он скрывает факт появления Карла в Москве не только от Цитруса, но и
от самого Подосинского.
Зачем? Ну, это и ежу понятно. Карл похитил профессора,
который занимается разработками сверхмощного биологического оружия. Азамат
решил заполучить этого профессора вместе с секретом смертоносных бактерий и не
отдавать Подосинскому такое ценное приобретение. Все просто и логично, как в
крепком американском боевике.
Теперь надо очень быстро и осторожно воспользоваться
ситуацией, в обход Азамата выйти, на Подосинского, сообщить ему о предательстве
кавказца, выступить в его глазах ценным и честным союзником.
Именно ради Геннадия Ильича Цитрус полгода назад свел
довольно близкое знакомство с противным кавказцем Азаматом. Он все ждал, что в
один прекрасный день ему представится счастливая возможность познакомиться с
Геннадием Ильичом, заинтересовать его своей яркой творческой индивидуальностью,
и тогда всесильный меценат вложит настоящие деньги в рекламу его книг, пойдут
миллионные тиражи, потом начнут снимать фильмы по его романам, потом… О, потом
будет еще много всего приятного и интересного.
Не было рядом с ним никого, кто мог бы шепнуть на ухо:
Гарик, ты уже большой мальчик. Так не бывает в жизни, чтобы явился добрый
сильный дядя и купил для тебя настоящую, прочную, надежную славу, любовь
многомиллионной прихотливой публики.
Сейчас, сидя в своей маленькой прокуренной кухне, он пришел
к простой и радостной мысли, что настал наконец момент, когда можно выйти на
Подосинского.
Конечно, были среди многочисленных приятелей Цитруса люди,
лично знакомые с Геннадием Ильичом. Но шуточное ли дело – позвонить и
попросить: слушай, брат, сведи-ка меня с господином Подосинским, желательно
прямо сегодня.
Лихорадочно листая свою записную книжку, перебирая в голове
имена. Цитрус остановил свой выбор на журналисте Петре Малькове.
Мальков был фигурой тихой, незаметной. Он сторонился
скандалов, никогда не стремился к популярности. Слово «журналист» было золотыми
буквами написано на его визитке, но журналистикой Петр Мальков никогда в жизни
не занимался.
Он делал деньги на том, что помогал различным коммерческим
структурам вклиниться в информационное пространство, посредничал в создании
косвенной рекламы, владел в совершенстве искусством знакомить бизнесменов с
нужными чиновниками, сводить, разводить, нейтрализовать, натравливать, мирить,
ссорить. Но сам не ссорился никогда ни с кем. Он умудрялся сохранять теплые
приятельские отношения даже с теми, кто серьезно пострадал в результате его
бурной посреднической деятельности.
Главной и единственной его страстью были деньги. Он успел
заработать на своей тихой беготне вполне приличный капиталец, но аппетиты
продолжали расти. Он ввязывался во все более сомнительные аферы, влип в
пару-тройку скверных историй, чудом остался жив, потом чуть не сел на скамью
подсудимых, на время совсем затих, исчез куда-то, но недавно всплыл опять. И не
просто так, а уже под теплым крылом господина Подосинского.
