– И все-таки вы решились оставить ребенка, – еле слышно
произнес Деннис.
– Нет, – она покачала головой, – я почти сразу приняла
твердое решение, что ребенка не будет. Ну в самом деле, как можно рожать от
человека, который для меня перестал существовать? Разумеется, было бы логично
избавиться от ребенка. Мне жилось бы куда спокойней, удобней, я нашла бы
хорошую работу, вышла замуж, родила бы потом другого ребенка. Я уже приняла
твердое, разумное решение. Моя мама была совершенно права, и правы миллионы женщин,
для которых это всего лишь досадная, но несложная хирургическая операция. Мне
просто в последний момент стало до ужаса жалко ребенка, которого уже никогда не
будет. Другим, желанным, своевременным, правильным детям суждено родиться, а
этому нет. Никогда. Жалость оказалась сильней здравого смысла, нормальной
житейской логики. Я сама не ожидала, что так получится.
– Ваши родители знали, от кого ребенок?
– Папа знал все. Почти все. Но папа умер. А маме я потом
сказала, что отец ребенка вовсе не Карл, просто случился у меня другой роман,
именно поэтому я рассталась с Карлом. В общем, она поверила. Какая разница,
кто отец, если нет никакого отца? Мальчик здоровый, умный, развивается
нормально. Мама, конечно, любит его, но видимся мы редко. У нее новый муж,
много работы, она преподает, ее приглашают читать лекции в Англию, во Францию,
в Америку, она написала два учебника по глазным болезням…
– А Максим? Он ведь спрашивал, кто его отец?
– Погиб его отец, – она тряхнула волосами, – разбился в
машине. Мы учились вместе, потом встретились, была короткая любовь, а через
несколько дней он погиб. Он был замечательным, чудесным человеком, самым
лучшим. Я не только Максима, но и себя сумела убедить в этом. Правда, когда я
впервые увидела в какой-то газете фотографию Карла, узнала, кто он, прочитала о
террористическом акте в Северной Ирландии, потом про захват заложников в
Амстердаме, потом… Знаете, я запрещала себе искать информацию о нем, но все
время почему-то натыкалась на очередной взрыв или на убийство какого-нибудь
политического деятеля. А потом я узнала, что он погиб. Он не один раз погибал,
и кто-то из журналистов заметил, что нет на земле человека, который читал бы
про самого себя столько некрологов… А вообще, Деннис, я вам ничего не
рассказывала. Я все выдумала. Нет никакого Майнхоффа.
– Простите меня, Алиса, – он резко встал, подошел к креслу,
в котором она сидела, сжавшись в комок, – простите, но сейчас уже нельзя играть
в жмурки. Все это было, и все это правда. Опасная и для вас, и для вашего ребенка.
Я много читал о Маййкоффе. У нас в Америке издавалась о нем книга, очень
подробное исследование. Там много фактов и фотографий. Я помню его лицо.
Максим…
– Нет! – она вскинула руку, словно защищаясь.
– Максим похож на него, Алиса. Очень похож. Майнхофф не
оставит вас в покое.
– Но ведь это нелогично, Деннис. Вы прекрасно знаете, что в
наше время, когда есть банк спермы, и отцовство для многих – пустой звук… Ну,
подумаешь, какая-то русская родила от него ребенка десять лет назад. Он бандит
с мировым именем, у него может быть дюжина детей в разных странах…
– Не обманывайте себя, Алиса, – покачал головой Деннис, –
если бы ваше с ним знакомство ограничилось двумя неделями в студенческом
лагере, вы еще могли бы тешиться иллюзией, будто ему все равно и он не станет
искать встречи со своим сыном. Но вы слишком хорошо его знаете. Вы ведь сами
сказали – его сын, его кровь, его собственность. Фотографии. Встреча на пляже.
Разве этого не достаточно, чтобы понять: он не оставит вас в покое?
– А если я сообщу в полицию? – быстро спросила Алиса.
– Вас не выпустят из страны. Вами будет заниматься МОССАД.
Не уверен, что они обеспечат безопасность вам и Максиму. Более того, я не
исключаю, что они попытаются использовать эту информацию в своих целях, далеких
от целей вашей безопасности… Простите, я неловко выразился, в общем, мне
кажется, полиция вам не поможет. Да и слишком уж много придется объяснять. В их
глазах вы будете…
– Да, я знаю, как буду выглядеть в их глазах. Бывшая
любовница международного террориста. Но главное даже не в этом. Я не могу
допустить, чтобы Максим узнал правду. Не могу. Он слишком маленький, для него
это станет страшным потрясением. И, честно говоря, я не знаю, чего больше боюсь
– Карла или этой правды…
– Но все-таки что-то вы чувствовали к нему, – медленно
произнес Деннис, это не была случайная интрижка. Вы встречались на протяжении
четырех лет. Неужели в нем, тогдашнем, не было ничего пугающего или хотя бы
странного для вас?
– Было. Конечно, было. Но я привыкла не придавать особенного
значения словам, болтовне. Я сама человек не слишком разговорчивый и чужие
слова часто пропускаю мимо ушей. Папа с детства внушил мне, что судить о
человеке можно только по его поступкам, но никак не по словам. Многие болтают
сегодня одно, завтра другое. Карл болтал глупости, он издевался над всем миром
и тут же смеялся над собой. Он умел смеяться над собой. Это мне нравилось.
– Наверное, не только это?
– Конечно, не только. Если бы я знала, если бы могла
объяснить… голос, усмешка, разрез глаз, походка, запах. Меня страшно тянуло к
нему, вопреки здравому смыслу, вопреки его злой болтовне и всяким моим
подозрениям.
– Вы подозревали, что он не просто болтун, а серьезный
преступник?
– Нет.
– Но вы сказали «подозрения»….
– Оговорилась.
– Я читал где-то, что в советской России контакты с
иностранцами фиксировались КГБ. Вас не беспокоила эта организация?
– Нет. Граждане социалистических стран были не совсем
иностранцами, а студенты и аспиранты, которые учились в Москве, – тем более.
– А сейчас вы что-нибудь чувствуете к нему?
– Я уже сказала, – Алиса поморщилась, – он перестал
существовать для меня одиннадцать лет назад. Сейчас есть только страх и
отвращение. Я не хочу, чтобы мой сын когда-нибудь узнал, что его отец убийца…
Ладно, Деннис. Я очень устала. Уже светает. Спасибо вам, и спокойной ночи, –
она соскользнула с кресла.
Он шагнул к ней, быстро, молча обнял, прижал к себе так
сильно, что несколько секунд она не могла шелохнуться. Она чувствовала его
живое тепло, чужое, ненадежное, обманчивое, но все-таки живое. Он отвел губами
прядь с ее щеки, и ей захотелось плакать от собственной слабости, от
одиночества, оттого, что сейчас непременно произойдет, а потом она себе не
простит. Нет ведь опять никакой любви, вообще ничего нет. Только страх и
слабость, и желание спрятаться, вжаться лицом в чужое плечо, дать себе короткую
передышку.
– Мама! Мамочка! Ты где?
Максимкин сонный голос звучал в тишине сквозь тонкую стенку
так отчетливо, словно ребенок находился здесь, в комнате. Алиса резко
отстранилась, Деннис быстро поцеловал ее в губы, растерянно уронил руки, шагнул
вслед за ней в коридор.
