Деннис умел слушать. Мало кто умеет так внимательно, с таким
искренним живым интересом слушать десятилетнего ребенка, особенно чужого.
– Что сказал вам директор? – он придвинул Алисе тарелку с
горячим бутербродом, чашку чая.
«Надо же, запомнил, что я не пью кофе, – вскользь отметила
про себя Алиса, – даже не предлагает…»
– Спасибо, – она улыбнулась, отхлебнула крепкого горячего
чая, – с директором у нас вышел сложный разговор. Он охотно верил, что Максим и
его друзья не могли сделать такую гадость. Но доказывал мне, что они все-таки
виноваты. Они спровоцировали, подали идею.
– Но это же глупость! – покачал головой Деннис. – Даже не
надо объяснять, почему это глупость. Потом выяснили, кто это сделал?
– Нет. То есть, конечно, догадывались… Знаете, там была
омерзительная, недетская похабщина, и особенно дико это звучало потому, что
произносилось детскими голосами. Пытались сверять голоса, но они были изменены.
Самое ужасное, что единственной причиной выходки была всего лишь зависть,
пошлая, жестокая зависть. Слишком уж смешно дети пародировали ведущих ток-шоу,
слишком смеялись одноклассники и учителя. И все говорили, что получается
талантливо… Конечно, историю в итоге замяли. Директор провел серьезную воспитательную
беседу с классом…
На стоянке перед отелем Деннис внезапно ускорил шаг, первым
подошел к красному «Рено», поставил сумку на широкий каменный бордюр. Алиса
заметила, каким особенным, цепким взглядом окинул он стоянку. Потом обошел
машину, заглядывая в окна, и вдруг присел на корточки, стал высматривать что-то
под днищем автомобиля.
– Что случилось? – спросил Максимка.
– У меня расческа упала. Все, нашел. – Он распрямился и
быстрым движением убрал что-то в карман куртки.
Г. Сочи, июль 1983 года
У Алисы после трех часов безостановочного рок-н-ролла и
диско гудели ноги. Голова кружилась, глаза закрывались сами собой. В ушах все
еще орала группа «Бони-М». Сил хватило только на то, чтобы почистить зубы и
нырнуть в койку. Она провалилась в сон и не слышала, как звякнуло окно. Потом
что-то мягко, тяжело стукнуло.
Алиса вздохнула во сне, перевернулась на другой бок.
Скрипнула пружинная койка, и что-то теплое, колючее скользнуло по щеке. Алиса
открыла глаза, вскочила, но закричать не успела.
– Тихо, разбудишь своих крысят, – губы Карла были у ее рта и
не дали крикнуть.
– Ты с ума сошел? – прошептала она, опомнившись после
долгого поцелуя. Как ты сюда попал? Дверь заперта.
– Окошко открыто.
– Но ведь второй этаж…
– Дерево под окошком. Накинь что-нибудь. Надень тапочки.
– Зачем?
– Потом скажу. Давай быстрее.
Он уже нащупал тапочки под кроватью и надел ей на ноги.
Соседняя койка громко заскрипела.
– Алисия, сито силутилася? – тревожно пискнул тоненький
голосок.
– Ничего, Ли. Спи, – прошептала Алиса.
– Китио пилисел?
– Никто. Спи.
– Безяблазия какая, – заворчала вьетнамка Сан Ли,
перевернулась на другой бок и накрылась с головой одеялом.
– Карл, что вообще происходит? – зашептала Алиса. – Который
час?
– Половина третьего.
Он стянул с нее ночную рубашку, на минуту прижался щекой к
ее груди, потом схватил платье, висевшее на спинке кровати.
Заскрипела койка под другой вьетнамкой.
– Давай быстрее, – прошептал он, – я потом все объясню.
На цыпочках они вышли в коридор, он прикрыл дверь. Алиса
успела удивиться, что английский замок, который обычно закрывался с громким
щелчком, сейчас не издал ни звука. Карл крепко держал ее за руку и тянул за
собой.
– Куда мы несемся? – спросила она, когда они выбежали на
ярко освещенную главную аллею.
– Сейчас увидишь. Небольшой сюрприз. Они свернули, обогнули
соседний корпус и через минуту оказались у коттеджей, которые находились в
глубине парка, за основными четырехэтажными корпусами.
В коттеджах жила администрация и комсомольская элита из
стран соцлагеря. Алиса знала, что Карл к элите не относится и живет в соседнем
корпусе, в таком же трехместном номере, как у нее, вместе с поляком и арабом из
Ливана.
Карл достал ключ из кармана, открыл дверь коттеджа,
буквально втолкнул Алису внутрь, тут же захлопнул дверь. Было совершенно темно,
и в первый момент Алисе показалось, что она ослепла. Не давая ей опомниться, он
легко подхватил ее на руки.
– Карл, ты все-таки сумасшедший, – быстро прошептала она, на
секунду отрываясь от его губ.
– Скажи: «Карлуша, я тебя люблю…»
Платье упало на ковер у широкой комсомольской кровати.
– Где ты взял ключ от коттеджа? Нас выгонят из лагеря… Пусти
меня сейчас же…
– Я взятку дал директору. Это теперь мой номер. Я тебя
никуда не пущу. Теперь уже никуда. Ну, скажи: «Карлуша, я тебя люблю».
– Я тебя ненавижу… ты расист, террорист, бандит с большой
дороги…
– Я предупреждал: не зарекайся.
– Что значит – не зарекайся?
– Ты влюбилась в расиста.
– Ничего я в тебя не влюбилась. Ты все выдумал. Так нельзя…
– Потом поговорим, обсудим, что можно, что нельзя. Ну обними
же меня, поцелуй бедного Карлушу, вот так… а говоришь, не любишь! Очень даже…
никуда не денешься теперь, никому н отдам…
– Карл, а как же Инга?
– Алиса, нет никакой Инги. Ты чувствуешь, никого нет, только
мы с тобой, майне либе, майне кляйне, их либе дих, Алиса…
Иерусалим, январь 1998 года
Машину вели по очереди. Патрули, военные и полицейские, были
расставлены через каждые двадцать километров. Вежливые мальчики с автоматами
заглядывали в окошко, спрашивали, куда они направляются, улыбались и желали
счастливого пути.
Вдоль окон плыла мрачная, каменистая пустыня, иногда
попадались поселения бедуинов. Подобия палаток, собранных из фанерных ящиков,
развевающееся под ветром тряпье, женщины, похожие на призраков в своих длинных
одеждах, печальные голенастые верблюды с ковровыми седлами на мягких горбах.
Максимка незаметно уснул на заднем сиденье. Алиса и Деннис
почти не разговаривали. Надо было постоянно следить за дорогой, сверяться с
картой.
