Пятнадцать лет назад, когда Майнхофф учился в России, в
аспирантуре Института международных отношений, Инги с ним не было. Она лечилась
от наркомании в берлинской клинике. Мог он, оставшись без присмотра, завести
себе подружку? Разумеется. Неужели этой подружкой оказалась Алиса Воротынцева?
Почему нет? Ей было всего двадцать. А он не был еще тем Майнхоффом, которым
стал сейчас.
Сочи, июль 1983 года
– Я никогда не научусь плавать, отстань! – кричала Алиса,
отбиваясь от сильных рук Карла, когда он пытался затащить ее на глубину.
Она могла проплыть по-собачьи при полном штиле десяток
метров, но ей надо было непременно знать, что дно близко, под ногами.
– Ты же умеешь держаться на воде, этого достаточно. Да не
брыкайся ты так! Плыви спокойно, не трать зря силы.
– Все, хватит, мне здесь выше головы!
– Я держу тебя!
– Нет! Отпусти, отстань!
Она вырывалась, выбегала на берег, а он уплывал на глубину.
Ей нравилось, лежа на горячих камнях, смотреть, как он выходит из воды и солнце
светит ему в спину, четко очерчивая силуэт.
После пляжа они играли в теннис или просиживали по три часа
над шахматной доской на большой деревянной веранде, и Алиса всякий раз
обижалась всерьез, если проигрывала.
На ночной дискотеке лихо отплясывали рок-н-ролл. Карл был
отличным партнером, легко двигался, совершенно не уставал, Алиса тоже могла
танцевать бесконечно.
В первый вечер после дискотеки они спустились к морю, вокруг
не было ни души, и Алиса загадала:
«Если он сейчас попытается меня поцеловать, ничего не будет
у нас. То есть будет легкий быстрый роман, который ничем не кончится. Мы больше
никогда потом не увидимся. А если…»
Она не стала загадывать, что будет, если он не попытается ее
поцеловать. Просто не стала, и все.
Он не притронулся к ней. Они сидели на остывших камнях,
слушали шорох ночного спокойного моря и тихо разговаривали. Потом он проводил
ее до корпуса.
На четвертый день знакомства они отправились с утра в горы,
к водопаду. Тропинка была крутой, узкой, резиновые подошвы спортивных тапочек
скользили по мелким камушкам. Влажная ткань футболки неприятно липла к
обожженной коже. Алиса даже не успела заметить, когда получила солнечные ожоги.
Вроде бы старалась не жариться на солнце, но плечи и спина стали красными и
теперь ныли нестерпимо.
День был тяжелый, душный. Жесткие листья кустарника вдоль
тропинки не шевелились, птицы молчали, подрагивал густой раскаленный воздух,
дышать становилось все трудней.
– Смотри под ноги, в таких местах водятся гадюки, – сказал
Карл.
– Я знаю. Слушай, может, вернемся, пока не поздно? Скоро
начнется гроза. Алиса остановилась, балансируя на одной ноге, стянула тапочку,
чуть не упала.
– Что случилось? – Карл подхватил ее за локоть.
– Камушек острый попал.
– Больно?
– Нет.
– Ты правда хочешь вернуться? Боишься грозы?
– Вымокнем до нитки, а потом придется скользить по грязи.
Ливень размоет тропинку. – Она обулась, опираясь на его плечо.
– Ты сказала, что покажешь мне водопад. Представь, как это
красиво водопад и ливень.
– Красиво, – кивнула она, – только очень уж мокро.
Он держал ее руку в своей, не отпускал, сжимал пальцы почти
до боли. Потом внезапным резким движением поднес к губам. Жесткие усы
защекотали ладонь. Он провел ее рукой по своему лицу.
– У тебя такие тонкие пальцы… Знаешь, как определить, чистая
у человека порода или есть примеси?
– Знаю, – Алиса высвободила руку, – по форме хвоста, по
густоте подшерстка, по толщине лап в щенячьем возрасте. Слушай, почему ты все
время придуриваешься?
– Мне нравится тебя злить. Тебе очень идет, когда ты
злишься.
Огромная, чернильно-лиловая, с коричневатым отливом туча
разбухала, заполняла небо, пожирала куски ослепительной голубизны, добралась до
раскаленного солнечного диска и словно поперхнулась, зашлась утробным громовым
кашлем. Зашумели верхушки лиственниц, озоновый холодок ударил в ноздри.
Оскользаясь на крутой тропинке, они добежали до поляны. На
краю чернел полуразвалившийся сарай, от него шла дорога к маленькому поселку.
Едва они оказались под крышей, хлынул ливень. Ветер бил в гнилые стены,
казалось, ветхий домик сейчас развалится.
Ливень перешел в град.
Пол в сарае был земляной, кое-где прорастала трава. У стены
валялось несколько нетесаных занозистых досок. Карл стал деловито сооружать из
них что-то вроде скамейки, положил одну на другую, снял рубашку, расстелил
сверху, сел, вытянув ноги.
– Присаживайтесь, фрейлейн. Располагайтесь, чувствуйте себя
как дома.
Ветер выл и свистел, вспыхивала молния, крупные колючие
градины залетали в пустой дверной проем. Стало холодно. Алиса села рядом, на
край его рубашки. Несколько секунд они сидели молча. От его голого плеча веяло
жаром.
– У тебя репей в волосах, – быстрым движением он расколол
заколку и стал осторожно вытаскивать липкий репейник, – не больно? Я не слишком
дергаю? Слушай, у тебя в Москве есть кто-нибудь? Можешь не отвечать. Это не так
уж важно. Ну вот, кажется, все… У меня в Германии есть Инга. Хочешь, я тебе о
ней расскажу?
– Зачем?
– А просто так. Очень светлая блондинка. Немножко блеклая,
но в этом есть своя прелесть. Я не люблю, когда она красит ресницы. Чуть выше
тебя ростом и немного полней. То есть она худая, но кость у нее довольно
широкая. Глаза совершенно прозрачные, иногда кажется, что они стеклянные.
Особенно если Инга под кайфом. Она медсестра и таскает морфий в больнице. Но
началось у нее с марихуаны. У нас все курят марихуану. Ты пробовала?
– Нет.
– Ну и правильно. Не надо. – Он обнял ее за плечи, чуть
развернул к себе, отвел тяжелую русую прядь с ее лица. – Холодно тебе?
– Не очень.
– Знаешь, о чем я думаю? Все-таки надо было прикончить
черномазую сволочь. Он посмел к тебе прикоснуться, он, шоколадное дерьмо,
трогал тебя своими вонючими лапами. Его за это убить мало. Он слишком уж легко
отделался. Сходил в медпункт, повалялся в койке пару дней, и теперь с ним все в
порядке. Меня тошнит, когда я вижу, как он сидит с тобой за одним столом.
– Перестань, Карл. Он попросил у меня прощения. Он сказал,
на него что-то нашло, кровь горячая, и вообще, у них на Кубе к таким вещам
относятся проще.
