– Это же гениальный ход, – бормотал президент, продолжая
метаться по своему просторному кабинету, – это же эксклюзив, Валера. Ты
представляешь, что будет, если немец станет свидетельствовать против
Подосинского? Как поступит Генаша Подосинский, когда узнает, что немец у меня,
живой и готовый все рассказать?
«Генаша выцарапает у тебя немца когтями, а потом ты сам
погибнешь при загадочных обстоятельствах», – усмехнулся про себя Харитонов, а
вслух произнес, печально покачав головой:
– Это невозможно. Это действительно гениально, но совершенно
невозможно.
– Что именно? – Президент остановился, резко развернулся к
Харитонову всем корпусом. – Что именно невозможно, Валера?
– И то, и другое, – невозмутимо глядя ему в глаза, ответил
Харитонов. Во-первых, никому еще не удавалось поймать Майнхоффа. Даже убить его
не удалось, а это куда проще, чем взять живым. Но если предположить
невероятное, если все-таки вдруг повезет, он не станет свидетельствовать против
Подосинского.
– Ну есть ведь способы заставить, – не унимался президент, –
деньги, страх, боль, шантаж… ну я не знаю. Ты специалист, Валера.
– Сначала надо взять, а это невозможно.
– Ну, тогда грош тебе цена, полковник Харитонов, – процедил
президент сквозь зубы, – мне не нужен такой начальник охраны. Мне не нужен
такой человек.
Последнее прозвучало откровенной угрозой. Подумав несколько
секунд, президент смягчил тон:
– Валера, это не только мой шанс. Это наш с тобой шанс. Ты
понимаешь, дурья башка? Ну что ты уперся: невозможно, невозможно! – Последние
слова он произнес противным жалобным голосом, как бы передразнивая Харитонова.
Захочешь – сумеешь. Наверняка у тебя есть какие-нибудь хорошие крючки для этого
немца. Ведь есть?
– Я так сразу сказать не могу. Мне надо подумать.
– Ну и отлично. Думай. Действуй. Сконцентрируйся только на
этом. Все остальное побоку.
Харитонов не стал рассказывать шефу, какие у него имеются
крючки. Зачем такому занятому, такому нервному человеку, как президент
акционерного общества «Шанс», лишняя информация?
Глава 32
Пылал свет во всех окнах. Еще на лестнице Алиса услышала,
что в квартире страшный шум. Было включено все – оба телевизора, маленький на
кухне и большой в комнате, радио, кассетный магнитофон. Она открыла дверь, и
звуковая волна чуть не сшибла ее с ног.
– Максим! Ты где? – Она сняла сапоги, прошла в кухню,
выключила телевизор и радио, бросила на стол ресторанный пакет с шашлыком,
потом выключила второй телевизор.
– Максимка, ау! Я покушать принесла. В детской было пусто.
Кровать разобрана. На смятой подушке сидела старая плюшевая обезьяна. Из
магнитофона хрипел какой-то модный эстрадник. Алиса выключила музыку. Стало
тихо. Городок «Лего» посреди комнаты был наполовину разобран. Рядом валялась
картонная коробка с деталями конструктора.
– Малыш, где ты? – прошептала Алиса, присела на кровать,
потом вскочила, бросилась в ванную, заглянула в туалет, в большой стенной шкаф
в прихожей, почувствовала, что уже совершенно бессмысленно мечется по пустой
квартире.
Остановившись посреди прихожей она крепко зажмурилась на
секунду, чтобы остановить головокружение и хотя бы немного успокоить бешеное
сердцебиение.
Входная дверь закрывалась на английский замок. Открыть
отмычкой или стандартным ключом ничего не стоит. Домофон значения не имеет.
Между девятью и десятью вечера половина подъезда выходит гулять с собаками.
Посторонний человек может прошмыгнуть вместе с собачником. Если он не выглядит
как бомж, его пропустят без всяких вопросов и сомнений. И двоих пропустят, и
троих. Она сама сколько раз пропускала посторонних не глядя!
Но кто-то мог заметить… Нет, что за ерунда? Максимка большой
мальчик, он добровольно ни с кем не ушел бы, а тащить его силой, рискуя быть
замеченным…
Пуховая зимняя куртка, теплые сапоги – все на месте, на
вешалке в прихожей. Шапка и шарф в рукаве.
Она вернулась в Максимкину комнату. Головокружение не
прекратилось. Комната плыла перед глазами с дикой скоростью.
Могли надеть другую куртку, старую дубленку. Она висит в
шкафу в детской. Ведь не потащили же его раздетого, в старых джинсах, в тонкой
фланелевой ковбойке, в домашних тапочках.
Она шагнула к шкафу, шарахнулась лбом о железную лестницу
спортивного комплекса, вскрикнула и сквозь нестерпимый звон в ушах, совсем
издалека, услышала:
– Мам, ты уже пришла?
Сначала она заметила тапочки на полу, потом медленно подняла
глаза вверх, к потолку.
От потолка до крыши большого старинного платяного шкафа
тянулось ветхое байковое одеяло, в которое она заворачивала Максима, когда он
был совсем маленький. Огромные гвозди вбиты в потолок, к ним привязаны обувные
шнурки, продернутые по углам одеяла. Получилось что-то вроде палатки. Из этой
самой палатки и торчала взлохмаченная Максимкина голова.
– Классное у меня гнездо? – спросил он, отодвинул край
одеяла и ухватился за лестницу спортивного комплекса. – А ты давно пришла? Я
там, кажется, заснул. Слушай, залезай ко мне, посмотри, как я все оборудовал.
Мам, ну ты чего? Я всего три гвоздя вбил в потолок, видишь, штукатурка не
осыпалась, никаких лишних дырок нет. Ну, ты лезешь ко мне? Или я спускаюсь.
– Спускайся, – тихо сказала Алиса.
– А ты покушать принесла? Я голодный ужасно. Вы где были с
этим твоим знакомым?
Он спрыгнул с лестницы. Алиса молча обняла его, потом
присела перед ним на корточки и взяла за руки.
– Малыш, мы сейчас уедем. На несколько дней. Ты спокойно
одевайся, я тоже быстренько соберусь.
– Куда?!
– К тете Лизе на дачу.
– Почему?
– Я тебе потом все объясню.
– Что, прямо сейчас? Поздно уже, я есть хочу.
– Я принесла шашлык из ресторана. Разогрею, ты поешь. А я
пока позвоню тете Лизе. Мы заедем к ней за ключами.
– Хорошо, – кивнул ребенок и не стал больше задавать
вопросов.
Лиза Семенова, институтская подруга Алисы, была, пожалуй,
единственным человеком, к которому можно обратиться в такой ситуации. Они
общались довольно часто. У Лизы было четверо детей, муж занимался каким-то
серьезным бизнесом. Теплая старая дача, доставшаяся Лизе в наследство от
дедушки-генерала, находилась в сорока километрах от Москвы, на станции Луговая.
Зимой там никто не жил. Только иногда приезжали покататься на лыжах.
