— Если бы это было так, мы с тобой поменялись бы местами.
Я ищу ответ, но не нахожу его.
— И ты должна понимать, какой будет для тебя цена магии.
— Цена? — повторяю я.
— Все имеет свою цену. — Она еще раз судорожно вздыхает. — Я уже целую вечность… не говорила так много… Мне нужно отдохнуть.
Я быстро подхожу к каменному краю колодца, в котором плавает Цирцея, и вижу, что ее глаза закрыты.
— Погоди! А что насчет Тома, и Ракшана, и Пиппы, и Зимних земель? И у меня есть и другие вопросы! Ты сказала, что поможешь!
— Я и помогла, — отвечает Цирцея, погружаясь в глубину. — Исследуй свои темные углы, Джемма. Прежде чем обнаружишь, что застряла в них.
Я поверить не могу, что дала так много, а в ответ получила так мало. Но не следовало доверять Цирцее.
— Я не вернусь сюда до тех пор, пока не возвращу магию в Храм… до того дня, когда ты умрешь! — кричу я, бросаясь бегом вон из комнаты с колодцем.
Когда я выскакиваю из-за занавеса, Аша ждет меня. Она сидит на маленькой циновке, скрестив ноги, чистит ярко-оранжевые гороховые стручки и складывает горошины в чашу. За ее спиной несколько хаджинов сортируют мак, лежащий в больших корзинах, отбирая только самые яркие цветки и отбрасывая все остальное.
Аша жестом подзывает меня.
— Можно с тобой поговорить, леди Надежда?
Я сажусь на циновку рядом с ней, но с трудом могу усидеть на месте. Я слишком возбуждена разговором с Цирцеей и отчаянно злюсь на себя за то, что доверилась ей.
— Я подумала над твоим предложением, — говорит Аша. — Я уверена, для хаджинов будет лучше не присоединяться к союзу.
— Не присоединяться? Но почему?
Пальцы Аши усердно освобождают горошины от бесполезной оболочки.
— Мы не желаем включаться в подобную борьбу. Это не наш путь.
— Но, Аша, получив свою долю магии, твой народ обретет кое-какую силу в сферах. Вы сможете многое изменить. Вы сможете исцелить…
Я умолкаю на полуслове, испугавшись, что могу ее обидеть. Хаджины бросают на меня удивленные взгляды. Аша кивает им, и они, поклонившись, уходят.
— В прошлом, в темные времена, нас постоянно преследовали, — поясняет Аша. — С нами обращались как с рабами. Убивали за любую мелочь. А потом пришел Орден и дал нам защиту. С тех пор как пошли разговоры о союзе, наша безопасность оказалась под вопросом. Над нашим народом всегда насмехались. Кентавры изгнали хаджинов сюда, к реке. А прошлой ночью кто-то украл мак — всего лишь небольшую корзину, но и этого довольно.
Я сжимаю кулаки.
— Но это невозможно терпеть! Я сейчас же поговорю с Филоном!
Аша качает головой:
— Нет. Мы лучше отступим. Здесь, вдали от всего, нам ничто не грозит.
Я окидываю взглядом каменные пещеры, где неприкасаемые уже сотни лет живут в изгнании.
— Но вас вынудили жить вот здесь. Разве это безопасность?
Аша разглаживает сари на покрытых волдырями ногах.
— Об этом лучше не говорить.
— Ты принимаешь это решение за весь свой народ?
Она резко бросает горошины в чашу.
— Им не следует ни о чем знать. Это вызовет лишь недовольство.
— Кем? — спрашиваю я.
— Это только к лучшему, — повторяет Аша, как какую-нибудь мантру.
К нам подходит одна из неприкасаемых. На ее лице написана тревога.
— Урожай не слишком хорош, Аша, — виноватым тоном говорит она. — Мы потеряли много цветов из-за мороза и вредителей.
Аша хмурится.
— Мороз?..
Неприкасаемая раскрывает покрытые волдырями ладони и показывает маковые цветы, увядшие и посиневшие от холода.
— Они не смогли выжить.
— Погоди… — бормочу я и кладу руку на цветы; они оживают, становятся сочными и красными. — Это и вы сможете делать, если захотите.
Девушка с надеждой смотрит на Ашу, но та качает головой.
— Это же ненадолго, — говорит она.
Забрав из рук девушки ожившие цветы, она швыряет их в кучу отбросов.
Я снова иду между ивами. Величественные ветви веером раскинулись над головой, но я не смотрю на них, погрузившись в размышления. Что за план строит Орден против меня? Могли ли они убить Вильгельмину Вьятт ради того, чтобы заставить ее молчать, и что за тайна была ей известна — тайна, за которую стоило ее убить? Как я могу управлять сферами, если те самые люди, которые и должны бы составить мой союз, не доверяют друг другу?
Даже то, что скоро я увижу Пиппу и остальных там, в Пограничных землях, не успокаивает меня. Им захочется танцевать. Играть в веселые игры. Творить из воздуха бальные наряды и плащи — из потрепанных гобеленов. А когда Фелисити и Пиппа оказываются рядом, все остальные для них перестают существовать. Их дружба — это нечто особенное. Я завидую их близости и ненавижу себя за это. Я не могу решить, что тут хуже — зависть или мелочность.
На тропе вдруг возникает маленький пыльный вихрь. Он несется с дробным стуком. Вихрь движется быстро, мне не убежать от него. Я пытаюсь спрятаться между стволами ив, но они растут слишком близко друг к другу, не протиснуться. Магия. Но что именно?.. Чем-то укрыться. Чем, чем, чем? Я не в силах думать. Иллюзия. Какая-нибудь иллюзия. Но какая? «Оглядись вокруг, Джемма. Что здесь есть?» Тропа. Небо. Пыль. Ивы. Ивовое дерево!
Он приближается.
«Прогони страх. Прогони. Прогони». Я чувствую, как во мне вскипает магия, и могу лишь надеяться, что она будет повиноваться. Я смотрю на свои руки и вижу ветви. Я это сделала. Я спряталась.
Всадник придерживает коня, а потом и вовсе останавливается. Я едва дышу от страха. Это Амар. На нем плащ из звериных шкур — и глаза зверей продолжают жить, — и шлем, сооруженный из человеческих черепов. Глаза Амара — черные дыры, и я с трудом подавляю крик. «Не забывай о своей цели, Джемма. Спокойно, спокойно…»
Конь Амара — какое-то сверхъестественное существо, с такими глазами, какие иногда бывают у Пиппы. Он фыркает и скалит зубы, пока Амар внимательно осматривает тропу.
— Я знаю, что ты здесь, — говорит он. — Я чую твою силу. Твою невинность.
Сердце у меня колотится сильнее, чем можно выдержать. С дерева на дерево перелетает ворона, и я пугаюсь, что она сумеет меня обнаружить. Но ворона летит к Амару и садится ему на плечо.
— Время близится. Опасайся рождения мая.
Амар ударяет лошадь пятками в бока и скачет дальше в облаке пыли.
Я остаюсь невидимой, пока не заканчиваю счет до ста, а потом несусь со всех ног к Пограничным землям.
Мне хочется рассказать подругам о Цирцее, но я боюсь. Как я могу признаться, что она до сих пор жива? Что я сама отправилась к ней за советом? Что я дала ей немного магии? Мне плохо становится при мысли о том, что я сделала, о том, как я рисковала. И чего ради? Ради какой-то глупости. Ради предупреждения, что я должна исследовать темные глубины собственной души, как будто сама Цирцея не была самой злобной душой, с какой только мне приходилось встречаться.
