— Ты не видела мою малышку Каролину? — спрашивает она.
— Нет, — чуть слышно отвечаю я.
— Каролина, любимая, не надо вот так со мной шутить! — говорит мать Елена, заглядывая за толстое дерево, как будто они с дочерью просто играют в прятки. — Ты не поможешь мне найти ее?
— Да, — говорю я, хотя у меня болит сердце при мысли о том, что я присоединюсь к матери Елене в ее тщетных поисках.
— Она такая баловница, — говорит мать Елена. — И умеет очень хорошо прятаться. Каролина!
— Каролина! — вторю ей я.
Я заглядываю под кусты и за деревья, делая вид, что ищу девочку, убитую много лет назад.
— Получше смотри! — наставляет меня мать Елена.
— Буду, — лгу я и от стыда краснею до самой шеи. — Буду смотреть.
В тот момент, когда мать Елена меня не видит, я сбегаю в лодочный сарай и глубоко вздыхаю от облегчения. Я подожду здесь, пока старая женщина не вернется на цыганскую стоянку. В слабом солнечном свете танцуют пылинки. Я слышу стук молотков рабочих и полный надежды зов матери, ищущей дочь, которую невозможно найти. Я знаю, что случилось с малышкой Каролиной. Я знаю, что это дитя было убито, едва не отдано в жертву тварям Зимних земель двадцать пять лет назад. Я знаю ужасную правду о той ночи, но мне хотелось бы ничего не знать.
Я задеваю весло, стоящее у стены сарая, и оно падает на меня. Я подхватываю его, и ощущение тяжелой гладкой древесины в ладони вызывает особое чувство во всем теле… это нечто такое, чего я не испытывала много месяцев… ощущение приближающегося видения. Все мышцы напрягаются. Я крепко сжимаю весло, ресницы трепещут, и шум крови становится все громче и громче у меня в ушах. А потом я куда-то проваливаюсь и несусь сквозь свет, как будто вижу сон во сне. Образы мчатся мимо меня и перемешиваются, я словно вращаю калейдоскоп. Я вижу леди в платье цвета лаванды, она что-то быстро пишет при свете лампы, ее волосы прилипли к покрытому потом лицу. Звуки — унылый плач. Крик. Пение птиц.
Новый поворот калейдоскопа — я на улицах Лондона. Леди жестом предлагает мне идти за ней. Ветер бросает под ноги какую-то афишу. Еще один листок — это сообщение об иллюзионисте докторе Ван Риппле. Я поднимаю его — и оказываюсь в зрительном зале. Мужчина с черными волосами и с аккуратной эспаньолкой кладет в коробку яйцо, и яйцо исчезает. Хорошенькая леди, приведшая меня сюда, уносит коробку и возвращается на сцену, где иллюзионист погружает ее в транс. Он держит большую грифельную доску, а леди куском мела, который схватила обеими руками, пишет, как одержимая: «Нас предали. Она обманщица. Дерево Всех Душ живо. Правда в ключе». Изумленная толпа аплодирует.
Я снова на улице. Леди впереди меня, она бежит, спотыкаясь на скользких от сырости булыжниках, мимо маленьких темных домов. Она бежит, спасая свою жизнь, обезумев от страха.
На реке перекликаются бродяги. Длинными баграми они выуживают из воды холодное мертвое тело леди. Она сжимает в руке клочок бумаги. На листке сами собой появляются слова: «Только ты одна можешь спасти нас…»
Видение уносится, как поезд, промчавшийся сквозь меня, улетает прочь. Я прихожу в себя в пыльном лодочном сарае, руки стискивают весло. Дрожа, я опускаюсь на пол и бросаю сломанную деревяшку. Я отвыкла от мощной силы видений. И никак не могу отдышаться.
Наконец я, спотыкаясь, выхожу и жадно глотаю свежий прохладный воздух. Солнце творит свою магию, рассеивая последние остатки видения. Дыхание выравнивается, голова перестает кружиться.
«Дерево Всех Душ живо. Только ты одна можешь спасти нас. Правда в ключе».
Я не имею ни малейшего представления о том, что все это значит. Голова болит, ровный, ритмичный стук молотков, несущийся над лужайкой, ничуть не улучшает дело.
Мать Елена пугает меня. Она дергает себя за косу, прислушиваясь к молоткам.
— Там зло. Я его чувствую. А ты чувствуешь?
— Н-нет, — бормочу я и направляюсь к школе.
Мать Елена идет за мной. Я прибавляю шагу. «Пожалуйста, пожалуйста, уйди! Оставь меня в покое!» Мы добираемся до поляны и маленького холма. Отсюда, с его вершины, видна школа Спенс, величественно вздымающаяся над деревьями. И рабочих видно. Они на толстых веревках опускают с крыши большие листы стекла и устанавливают их на место. Мать Елена тяжело дышит, ее глаза округляются от страха.
— Они не должны этого делать!
Она быстро идет к зданию школы, крича что-то на незнакомом мне языке. Но я прекрасно слышу тревогу в ее голосе.
— Да вы просто не понимаете, что делаете! — кричит старая цыганка, теперь уже по-английски.
Мистер Миллер и его люди негромко посмеиваются над безумной старухой и ее страхами.
— Уходи-ка ты отсюда, не мешай мужчинам работать!
Но мать Елена стоит на своем. Она выходит на лужайку, обвиняюще показывает на рабочих пальцем.
— Там мерзость! Проклятие!
Какой-то рабочий резко вскрикивает, предостерегая остальных. Один лист стекла вышел из повиновения. Он кружится на веревке, угрожающе раскачиваясь, но наконец попадает в руки стоящих внизу. Кто-то из мужчин хватает его — и обрезает ладонь об острый край. Льется кровь. Кто-то дает ему носовой платок. Окровавленную руку перевязывают.
— Видите? — вопит мать Елена.
В глазах мистера Миллера загорается гнев. Он грозит матери Елене молотком, пока кто-то из мужчин не оттаскивает его.
— Чертова цыганка! Ты — единственное проклятие, которое я тут вижу!
Шум привлекает к лужайке цыган. Итал становится перед матерью Еленой, закрывая ее. И Картик тоже здесь. Работники мистера Миллера хватаются за молотки и прочие инструменты, чтобы поддержать своего мастера, и я пугаюсь того, что может случиться.
Кого-то посылают за инспектором Кентом. Он выходит на узкую полосу травы, разделяющую цыган и английских рабочих.
— Ну, и в чем тут, собственно, дело?
— Да все эти чертовы цыгане, приятель, — сплевывает мистер Миллер.
Глаза инспектора Кента леденеют.
— Я вам не приятель, сэр. И вам бы следовало быть поосторожнее в присутствии леди, или мне придется отправить вас в Скотленд-Ярд.
Он поворачивается к матери Елене:
— Вам лучше уйти отсюда, мэм.
Цыгане медленно поворачиваются, чтобы уйти, но рабочий в рубахе с красной заплатой успевает плюнуть в них, и плевок попадает прямо на щеку Итала. Он стирает его, но не может так же просто стереть свою ярость. Глаза Картика тоже горят бешеным гневом, он бросает на меня такой взгляд, будто я его заклятый враг.
Итал негромко говорит что-то матери Елене на их родном языке. Ее губы плотно сжимаются от страха, мужчины уводят ее. Она бормочет, дрожа с головы до ног:
— Прокляты… прокляты…
Глава 12
На ужин подают ничем не примечательный рыбный суп, который, впрочем, нуждается в соли, и основательно.
