— Я когда-нибудь рассказывал тебе историю о тигре? — спрашивает отец.
— Да, отец. Рассказывал.
— Но я не рассказал тебе всего, — говорит он. — Я ничего не говорил о том дне, когда застрелил этого тигра.
Я вспоминаю момент в его комнате, после того как ему дали морфин. Тогда я подумала, что это просто бессмысленное бормотание. Потому что это совсем не та история, которую я знаю, и этой новой истории я боюсь. Отец не ждет моего ответа. Он намерен рассказать все до конца. Он выслушал меня; теперь мне предстоит выслушать его.
— Тигр тогда ушел. Он больше не появлялся поблизости. Но я стал одержимым. Тигр, видишь ли, подобрался слишком близко. Я не мог больше чувствовать себя в безопасности. Я нанял лучшего в Бомбее следопыта. Мы шли по джунглям несколько дней, преследуя тигра до самых гор. Мы нашли его, когда он пил воду из небольшого источника. Он посмотрел на нас, но ничуть не обеспокоился. Он совершенно не обратил на нас внимания и продолжал пить. «Сахиб, давайте уйдем, — сказал следопыт. — Этот тигр не причинит вам зла». Конечно, он был прав. Но мы прошли такой долгий путь. В моей руке было ружье. Тигр стоял прямо перед нами. Я прицелился и выстрелил, разом уложив его. Я продал шкуру одному человеку в Бомбее за сумасшедшие деньги, и он назвал меня храбрецом. Но не храбрость погнала меня на охоту; это был страх.
Отец барабанит пальцами по каминной полке перед мрачным портретом.
— Я не мог жить под такой угрозой. Я не мог жить, зная, что тигр где-то там, бродит на свободе. Но ты, — продолжает он, и в его улыбке я вижу и печаль, и гордость, — ты столкнулась с тигром лицом к лицу и осталась в живых.
Отец кашляет, и его грудь тяжело поднимается от усилий. Он достает из кармана носовой платок, быстро вытирает губы, потом снова аккуратно прячет платок в карман, чтобы я не заметила пятен, которые наверняка появились на нем.
— Теперь и для меня пришло время встретиться с тигром лицом к лицу, посмотреть ему прямо в глаза и выяснить, кто из нас останется в живых. Я подготовлю твою бабушку к грядущему скандалу.
— Спасибо, папа.
— Да ладно уж, — говорит он. — А теперь, если ты не против, мне хотелось бы потанцевать с моей дочерью по случаю ее светского дебюта.
Он предлагает мне руку, и я ее принимаю.
— С большим удовольствием, отец.
Мы вливаемся в огромный круг танцующих. Кое-кто отходит в сторону, устав до головокружения; их место занимают другие. Девушки изо всех сил стремятся показать новый статус — статус настоящей леди, они выставляют себя напоказ и превозносят себя, пока наконец не начинают всерьез видеть самих себя совершенно новым взглядом. Отцы сияют, глядя на дочерей, считая их самыми безупречными цветами, нуждающимися в защите, а матери внимательно следят за ними, уверенные, что все великолепие этого момента — исключительно их заслуга. И все вместе мы создаем иллюзию, что нам необходимо продолжать жить именно так. Но однажды, когда иллюзия перестанет одурманивать или успокаивать нас, мы отшвырнем ее, разбросаем ее сверкающие кирпичики — и у нас не останется ничего, кроме яркого света честности. Этот свет — освобождение. Оно необходимо. Оно пугает. Мы стоим перед ним, обнаженные и опустошенные. И когда свободы становится слишком много, когда глаза не могут выносить ее ослепительный свет, мы строим новую иллюзию, чтобы с ее помощью закрыться от безжалостной правды.
Но девушки! Их глаза лихорадочно блестят от мечты о том, кем они могут стать. Они говорят себе, что сегодняшний день — начало всего. И кто я такая, чтобы говорить им, что это не так?
— Джемма! Джемма!
Ко мне сквозь толпу протискивается Фелисити, нанятая сопровождающая пытается не отстать от нее, а величественные престарелые леди провожают неодобрительными взглядами. Прошел всего-то какой-нибудь час после ее дебюта, но Фелисити уже доводит их до истерики. И я в первый раз за многие дни улыбаюсь.
— Джемма! — восклицает Фелисити, хватая меня за руку.
Она говорит так быстро, что слова наталкиваются друг на друга в длинной взволнованной цепочке.
— Ты прекрасно выглядишь! Как тебе нравится мое платье? Элизабет немножко споткнулась — ты видела? Королева была изумительна, правда? Я так боялась! А ты?
— Ужасно, — отвечаю я. — Я вообще думала, что упаду в обморок.
— Ты получила телеграмму от Энн? — спрашивает Фелисити.
Да, этим утром я получила чудесную телеграмму от Энн, с пожеланием всего доброго. Там было написано:
«РЕПЕТИЦИИ ПОТРЯСАЮЩЕ ИНТЕРЕСНЫЕ ТОЧКА ГАЙЕТИ НЕЧТО НЕВЕРОЯТНОЕ ТОЧКА ОГРОМНОЙ УДАЧИ ТЕБЕ С РЕВЕРАНСОМ ТОЧКА ТВОЯ ЭНН БРЭДШОУ»
— Да, — говорю я, — она, наверное, потратила на телеграммы все свое будущее жалованье.
— Когда закончится сезон, я поеду с матушкой и Полли в Париж и там и останусь, — сообщает Фелисити.
— А как насчет Горация Маркхэма? — осторожно спрашиваю я.
— Ну, — начинает Фелисити, — я к нему явилась… Сама. И сказала, что не люблю его и не хочу выходить за него замуж и что из меня получится никудышная супруга. И знаешь, что он ответил?
Я качаю головой.
Глаза Фелисити округляются.
— Он сказал, что и сам тоже не хотел бы жениться на мне! Ты можешь такое вообразить? Я была ранена в самое сердце!
Я тихо смеюсь, и меня саму это удивляет. Я чувствую себя как-то странно, мне хочется плакать…
— Значит, Париж. И чем ты будешь там заниматься?
— Ну, Джемма! — восклицает Фелисити таким тоном, как будто я ничегошеньки не понимаю и никогда не пойму. — Там ведь собирается вся богема! И теперь, когда я получила наследство, я могу заняться живописью, жить где-нибудь в мансарде. Или, возможно, я даже стану натурщицей!
Она наслаждается тем, как скандально это звучит. Потом ее голос опускается до шепота:
— И я слышала, там много таких, как я. Может быть, я действительно снова найду любовь!
— Ты станешь украшением Парижа, — говорю я.
Фелисити широко улыбается.
— Поехали с нами! Мы могли бы чертовски весело жить там вместе!
— Я думаю, лучше отправиться в Америку, — отвечаю я, и в этих словах оформляются мои еще смутные планы. — В Нью-Йорк.
— О, это потрясающе!
— Да, — соглашаюсь я, сама несколько взбодряясь от такой перспективы. — Потрясающе.
Фелисити крепче сжимает мой локоть.
— Не знаю, слыхала ли ты последние здешние новости, так что поспешу опередить других. Мисс Фэрчайлд приняла предложение Саймона. Они обручены.
Я киваю.
— Так оно и должно было быть. Я желаю им счастья.
— А я ей желаю удачи. Попомни мои слова, Саймон еще до тридцати лет облысеет и ужасно растолстеет.
Она хихикает.
