— Я не стану указывать, как тебе жить. Только не надо превращать меня в тритона или крикливого осла, или, сохрани нас небеса, в какого-нибудь члена партии консерваторов.
— Слишком поздно. Ты уже — крикливый осел.
— Боже, да ты теперь станешь вообще невыносимой! — жалуется Том. — Я просто боюсь тебе возразить!
— Ты и не представляешь, как меня это радует, Томас!
Фоулсон шагает навстречу, чтобы открыть дверцу кареты, но я его опережаю.
— Я сама, спасибо.
— И куда мы теперь? — спрашивает Том.
Он протискивается мимо меня в глубину кареты и совершенно не интересуется, куда денутся остальные. Порядок восстановлен.
— Туда, где ты нужен, — отвечаю я. — Мистер Фоулсон, если вам нетрудно, отвезите нас в общество Гиппократа.
Фоулсон складывает руки на груди. Но на меня не смотрит.
— Почему вы это сделали? Почему заступились за меня?
— Потому что им я доверяю немного меньше, чем вам. И, кажется, я готова поверить вам еще чуть больше.
— Они не оставят меня в покое, — тихо произносит Фоулсон.
Картик фыркает.
— Вы верите, что сейчас стоит сделать главную ставку? Я больше не позволю себе угрожать. У них нет власти надо мной. И это — ваш шанс совершить серьезный поступок, мистер Фоулсон. Не предавайте меня. Не предавайте ее, — многозначительно добавляю я.
— Никогда, — отвечает он, глядя себе под ноги.
И я понимаю, что даже у мистера Фоулсона есть своя ахиллесова пята.
Мы подъезжаем к обществу Гиппократа, мистер Фоулсон энергично колотит в дверь, пока она не распахивается.
— В чем дело? — резко спрашивает седовласый джентльмен.
За ним толпятся еще несколько человек.
— Прошу вас, сэр… это мистер Дойл. Нам нужна ваша помощь.
Джентльмены высыпают наружу в облаках сигарного дыма. Не отводя ладони от побитого лица, Том с трудом выбирается из кареты, с помощью Картика и Фоулсона, а я следую за ними.
— Ох, ничего себе, старина! — восклицает седовласый джентльмен. — Что случилось?
Том поглаживает пострадавшую челюсть.
— Ну, я… я…
— Когда мы возвращались домой с ужина, на нашу карету напали грабители, — объясняю я, вытаращив глаза. — Мой дорогой брат спас нас от тех, кто мог… ну, в общем…
— Я… я?
Том резко оборачивается в мою сторону. Я взглядом умоляю его: «Только не испорти все!»
— А, ну да… я так и сделал. Мне не понравилось, что они нас задержали.
Мужчины разражаются восклицаниями, на Тома сыплются вопросы.
— Да что вы говорите!.. Фантастическая история!.. Как же такое могло случиться?.. Давайте поскорее осмотрим вашу челюсть…
— Да это так… так, ерунда, — бормочет Том.
Я обнимаю брата за плечи.
— Не надо так уж скромничать, Томас. Знаете, он их раскидал просто одной левой. У них ни малейшего шанса не было выстоять против такого храброго и благородного человека.
Я вынуждена подавить смех, рвущийся наружу.
— Прекрасное проявление храбрости, старина, — говорит один из джентльменов.
Том стоит, моргая от яркого света, совсем как старый пес, которого впустили в дом во время дождя.
— Ты разве сам не помнишь, Томас? Ох, боже… боюсь, тот удар по голове был куда сильнее, чем нам показалось. Нам надо было отвезти тебя прямо домой, уложить в постель и вызвать доктора Гамильтона.
— Доктор Гамильтон как раз здесь, — говорит доктор Гамильтон.
Он выходит вперед, держа в руке бокал с бренди, в зубах зажата сигара.
— Одной левой? — переспрашивает седовласый джентльмен.
Другой джентльмен, в толстых очках, хлопает Тома по спине.
— Вот это настоящий мужчина!
Какой-то джентльмен помоложе пожимает руку Тома.
— Теплый бренди — это как раз то, что вам нужно, чтобы снова крепко встать на ноги.
— И в самом деле, — говорит Том. — Я бы с удовольствием выпил.
При этом он умудряется выглядеть одновременно и застенчиво, и горделиво.
— Вы должны рассказать нам все подробно, приятель, — говорит доктор Гамильтон и уводит Тома в маленький, но очень уютный клуб.
— Ну, — начинает Том, — мы возвращались домой, и мой кучер по глупости решил срезать путь возле доков и заблудился. И вдруг я слышу крик: «Помогите! Помогите! Ох, пожалуйста, помогите!..»
— Не может быть! — изумляются джентльмены.
— Я увидел троих… а потом полдюжины типчиков самого мерзкого вида, настоящих разбойников, с совершенно пустыми глазами…
Не только я наделена даром воображения. Но сегодня вечером я позволю Тому насладиться славой, какую бы досаду это ни вызывало у меня. Какой-то добрый джентльмен уверяет, что о моем «героическом брате» позаботятся как следует, и я уверена, что после нынешней истории почетное место в обществе Гиппократа ему обеспечено.
— Том, — окликаю я, — мистер Фоулсон отвезет меня в школу Спенс, хорошо?
— Хм-м… Ну да, конечно. Возвращайся в школу.
Он машет мне рукой.
— Ох, Джемма…
Я оборачиваюсь.
— Спасибо.
Он усмехается, и его губа тут же снова начинает кровоточить.
— Ох…
Фоулсон направляет карету прочь из Лондона. Картик сидит рядом со мной. Лондон проплывает мимо нас во всех своих убожестве и величии: к концу дня каминные трубы осыпают высокие дома сажей, эти трубы как будто балансируют на крепких плечах зданий; я вижу юристов в тщательно вычищенных шляпах, женщин в оборках и кружевах… А на берегах Темзы речные бродяги процеживают грязь и тину, ища сокровища, которые могут быть скрыты на дне, — монетку, приличные часы, потерянный гребень для волос, что угодно, хоть какой-нибудь осколочек удачи, который изменит их судьбу.
— Бойся рождения мая, бойся рождения мая, — ритмично повторяю я. — Какое это может иметь отношение к Цирцее? Она же тогда не знала, что я приду к ней.
Я еще несколько раз повторяю все ту же фразу, так и эдак поворачивая ее в уме, и тут мне в голову приходит нечто новое.
— День рождения. Предостережение может относиться к дню рождения. Когда родился Амар?
— В июле, — отвечает Картик. — А ты — двадцать первого июня.
— Мило, что ты это помнишь, — говорю я.
— Мы тогда впервые встретились.
— А ты когда родился? — спрашиваю я, только теперь сообразив, что я этого не знаю, что никогда этим не интересовалась.
