Мать Елена жестом велит мне открыть корзину. Я достаю сыр. Она обнюхивает его и ужасно кривится. Я сразу откладываю сыр в сторону и достаю хлеб, и цыганка одобрительно кивает. И отламывает маленький кусочек скрюченными костлявыми пальцами.
— Я пыталась их предостеречь, — внезапно говорит она.
— Насчет чего ты хотела их предостеречь?
Рука матери Елены поднимается к волосам, которые давно нуждаются в расческе.
— Каролина умерла в огне.
— Я знаю, — говорю я, и у меня начинает щипать глубоко в горле. — Это было очень давно.
— Нет, — тихо произносит мать Елена. — Прошлое никогда не исчезает. Оно никогда не кончается.
Хлеб застревает у нее в горле, и я спешу налить ей стакан воды и помогаю держать его, пока старая цыганка пьет маленькими глотками; наконец спазмы проходят.
— Что открыто одним способом, может быть открыто и другими, — шепчет мать Елена, потирая один из талисманов, висящих на шее.
— Что ты хочешь этим сказать?
Лают собаки. Я слышу, как Картик их успокаивает, а цыганка бранит его за то, что он слишком с ними хлопочет.
— Кто-то из них несет нам смерть.
По спине проносится холодная волна.
— Кто-то из них несет смерть? — повторяю я. — Кто?
Мать Елена не отвечает. Она переворачивает карту Таро. На карте изображена высокая башня, в которую ударила молния. Языки огня вырываются из окон, а на камнях внизу лежат две жалкие человеческие фигурки.
Я кладу пальцы на злополучную карту, как будто могу остановить нарисованный на ней пожар.
— Разрушение и смерть, — поясняет мать Елена. — Перемены и истина.
Завеса на входе в фургон внезапно распахивается, и я подпрыгиваю на месте. Цыганка с длинными темными косами подозрительно смотрит на меня. Она резко задает матери Елене какой-то вопрос на их родном языке. Мать Елена отвечает. Женщина продолжает держать вход открытым.
— Довольно, — говорит она мне. — Мать Елена больна. Ты должна уйти. Забирай с собой свою корзину.
Смутившись, я тянусь к корзине, но мать Елена хватает меня за руку.
— Дверь должна оставаться запертой. Скажи им.
— Да, я им скажу, — говорю я и быстро выхожу из фургона.
Проходя мимо Картика, я киваю ему. Он пускается следом за мной, собаки спешат за ним, и вот мы достаточно далеко от лагеря цыган, а школу Спенс еще не видно.
— Что сказала тебе мать Елена? — спрашивает Картик.
Собаки обнюхивают землю. Они чем-то обеспокоены. Вдали слышен раскат грома. В воздухе висит медный запах дождя, поднимается ветер. Он отчаянно треплет мои волосы.
— Она верит, что восточное крыло проклято, что оно приведет мертвых. Что кто-то хочет, чтобы они явились.
— Кто?
— Я не знаю. Я не понимаю ее слова.
— Она очень больна, — поясняет Картик. — Она по ночам слышит крик совы; это предвестник смерти. Она может не дожить даже до лета.
— Мне очень жаль, — бормочу я.
Собака поднимается на задние лапы, опираясь о мою юбку, и напрашивается на ласку. Я почесываю ее за ухом, и собака лижет руку. Картик тоже гладит ее, и наши пальцы соприкасаются. По телу пробегает горячая волна.
— Мне этой ночью снился новый сон, — говорит Картик, оглядываясь по сторонам.
Убедившись, что нас никто не может увидеть, он целует меня в лоб, в глаза и, наконец, в губы.
— Я был в каком-то саду. С деревьев падали белые цветы. Это было самое прекрасное место из всех, что я видел.
— Ты описываешь сферы, — говорю я, хотя его губы мешают мне. — А я была в твоем сне?
— Да, — отвечает он и объясняет дальнейшее, скользя губами по моей шее, отчего у меня слегка кружится голова.
— Это было ужасно? — с трудом выговариваю я, потому что внезапно пугаюсь того, что могло случиться там, в его сне.
Картик медленно качает головой, на его губах появляется плутовская улыбка.
— Похоже, я должен сам увидеть эти самые сферы.
Гром гремит ближе; тонкие зигзаги белого огня прорезают небо. Крупные капли дождя прорываются сквозь листву деревьев и падают мне на лицо. Картик смеется и стирает их с моих щек тыльной стороной ладони.
— Лучше спрятаться в доме.
Когда я добираюсь до задней лужайки перед школой, дождь хлещет вовсю, но мне наплевать. Я ухмыляюсь, как идиотка. Я широко раскидываю руки и поднимаю лицо навстречу дождю, приветствуя его влажные поцелуи. «Привет, дождик! Счастливой тебе весны!» Я решительно ступаю прямо в свеженькую лужу, и грязь обрызгивает весь перед платья.
А вот рабочие мистера Миллера совсем не так счастливы. Они спешат надеть куртки и шляпы, плечи приподняты почти до ушей, мужчины пытаются защититься от резкого ветра, холодящего вспотевшие от работы шеи. Они собирают инструменты и громко переговариваются сквозь мерный шум дождя.
— Ну, на самом-то деле все не так плохо, — говорю я, как будто они могут меня услышать. — Вам бы следовало просто порезвиться под струями. Разве вам не…
Это налетает так внезапно, что у меня перехватывает дыхание. Вот только что я видела башню и рабочих, а в следующее мгновение все куда-то ускользает. Я в каком-то туннеле, меня быстро увлекает вперед. И начинается видение.
Я в незнакомой маленькой комнате. Сильный дурной запах. Меня тошнит. Кричат птицы. Вильгельмина Вьятт пишет на стенах, как одержимая. Свет слишком тусклый. Все вокруг дергается, как заводная игрушка. Слова: «Жертва. Ложь. Чудовище. Рождение мая».
Картина меняется, и я вижу маленькую Мину с Сарой Риз-Тоом. «Что ты видишь во тьме, Мина? Покажи мне».
Мина на задней лужайке школы Спенс, смотрит вверх и улыбается горгульям.
Мина рисует восточное крыло, чертя отчетливые линии на земле.
И снова все меняется, и теперь Вильгельмина пишет какое-то письмо, и слова резко выделяются на бумаге: «Ты проигнорировала мои предупреждения… я разоблачу тебя…»
— Мисс? Мисс?
Мои глаза распахиваются на долю секунды, я успеваю заметить рабочих мистера Миллера, столпившихся вокруг меня, и тут же возвращаюсь в полутемную комнату. Вильгельмина сидит на полу, держа в руках кинжал. Кинжал! Она достает маленькую кожаную сумку, развязывает шнурки… в сумке шприцы и флаконы. Вильгельмина осторожно укладывает туда кинжал. Так вот он где! Мне только и нужно, что…
Вильгельмина закатывает рукав, обнажая руку. Она постукивает кончиками пальцев по венам, сгибает руку в локте. А потом втыкает в сгиб локтя шприц, выдергивает его, и я ощущаю, как что-то проносится внутри меня…
— Мисс! — кричит кто-то.
Я возвращаюсь на лужайку, под проливной дождь. Сердце бешено колотится. Я стискиваю зубы так, что они скрипят. Я ощущаю странную бодрость.
