— Я ведь четко написал — в полночь. Если мы хотим попасть в Лондон вовремя, надо немедленно отправляться. У тебя есть деньги?
Я встряхиваю кошелек, который держу в руке, и он звенит.
— Пять фунтов, как ты и просил. А зачем они нужны?
— Сведения стоят денег, — отвечает Картик и окидывает взглядом мои брюки. — Весьма разумно.
Его взгляд скользит выше. И он тут же отворачивается.
— Застегни сюртук.
Грудь слегка выпирает под рубашкой. Эта часть тела плохо замаскирована. Смутившись, я застегиваю сюртук.
— Вот это добавим, — говорит Картик.
Он накидывает мне на шею свой шарф. Концы шарфа свисают вниз, прикрывая грудь.
Картик ведет меня туда, где ждет Фрея. Он поглаживает лошадь по морде, успокаивая. Взлетает в седло, потом протягивает руку и помогает сесть за его спиной. Мы трогаемся с места. Я обхватываю Картика за талию, и он не возражает.
Мы скачем, кажется, целую вечность — так долго, что у меня болит зад, — и наконец вдали появляются лондонские огни. Перед городской окраиной мы спешиваемся, и Картик привязывает Фрею к дереву, сообщив лошади, что мы обязательно вернемся. Он скармливает ей морковку, и мы ныряем в ночную жизнь Лондона. Улицы не так безлюдны, как я могла бы подумать. Кажется, что сам город выбрался за двери, в то время как его двойник, Лондон дневной, спокойно спит. Сейчас это совсем другой Лондон, дерзкий и неведомый.
Картик берет кеб и стучит в крышу, подавая сигнал кебмену. Поскольку Картик сидит рядом со мной, внутри кажется очень тесно. Руки Картика напряженно лежат на коленях. Я забиваюсь в угол.
— Где у нас встреча?
— Рядом с Тауэрским мостом.
Ночь выглядит размазанной в мглистом свете. Картик так близко, что его можно коснуться. Ворот рубашки расстегнут, открывая изгиб шеи и нежную выемку горла. В кебе жарко. Голова у меня легкая, как перышко. Надо на что-то отвлечься, пока я не сошла с ума.
— И как ты устроил эту встречу?
— Есть способы.
Картик ничего больше не говорит, а я ничего больше не спрашиваю. В кебе вновь воцаряется молчание, и слышен только быстрый стук конских копыт, отдающийся во всем теле. Колено Картика касается моего. Я жду, что он придвинется ближе, но он этого не делает. У меня дрожат руки. Краем глаза я вижу, что Картик смотрит на улицу. Я тоже, но не могу сказать, что замечаю хоть что-то. Я осознаю лишь тепло его ноги. Кажется просто невероятным, что небольшое сочетание костей и сухожилий, заключенных в коленке, может производить столь ошеломляющий эффект.
Кебмен вскоре останавливает экипаж, и мы с Картиком оказываемся на улицах прямо под Тауэрским мостом. Этот мост действует всего два года, и на него стоит посмотреть. Две большие башни возвышаются как средневековые бастионы. Между ними высоко над Темзой висит сам мост. Он разводится, чтобы пропустить суда, идущие в порт, — а их здесь много. Темза битком набита ими.
На тротуаре, прямо в сырой грязи, сидит старая нищенка. Она трясет жестяной коробкой, в которой лежит один пенни.
— Прошу, сэр, подайте монетку!
Картик кладет в ее коробку соверен, и я понимаю — скорее всего, это все, что у него есть.
— Зачем ты это сделал? — спрашиваю я.
Он поддает ногой камешек, камешек взлетает в воздух, и Картик играет им, как мячом, не позволяя упасть.
— Ей это нужно.
Отец всегда говорит, что ничего хорошего нет в том, чтобы подавать милостыню попрошайкам. Они истратят полученные деньги неразумно, а то и напьются или позволят себе еще какие-нибудь удовольствия.
— Она может купить на эти деньги выпивки.
Картик пожимает плечами:
— Значит, она напьется. Дело не в деньгах, дело в надежде.
Он отправляет камешек высоко в воздух. Тот падает далеко впереди.
— Я знаю, что это такое — постоянно бороться за то, что другие получают просто так.
Мы подходим к заводи, битком набитой судами разнообразных типов, от самых маленьких шлюпок до больших кораблей. Я не понимаю, как они умудряются подходить к причалам и отходить от них при том, что с одного судна на другое можно без труда перешагнуть. Однако они выстраиваются перед складами и доками, ожидая, когда их разгрузят.
Узкая лестница ведет вниз, на берег. Я жду, что Картик предложит мне руку. Но он начинает спускаться без меня, засунув руки в карманы пальто.
— Что тебе мешает? — спрашивает он.
— Ничего, — отвечаю я, ступая на лестницу.
Картик смотрит в небо.
— Почему леди никогда не показывают, что сердятся? Вас что, специально учат этому искусству? Это здорово смущает.
Я останавливаюсь и в слабом синеватом свете смотрю на него.
— Если хочешь знать, ты мог бы предложить мне руку в начале лестницы.
Он пожимает плечами:
— Зачем? У тебя свои руки-ноги есть.
Я пытаюсь сохранить самообладание.
— Так принято, чтобы джентльмен помогал леди спускаться по лестнице.
Картик фыркает.
— Я не джентльмен. А этой ночью и ты не леди.
Я пытаюсь возразить, но обнаруживаю, что просто не могу этого сделать, и мы идем вдоль Темзы, не говоря больше ни слова. Великая река плещется о берег в мягком ритме. Волны поднимаются и опадают, и снова поднимаются, как будто им тоже хочется вырваться на свободу хоть на одну ночь. Я слышу вдали голоса.
— Сюда.
Картик поворачивает туда, откуда доносятся голоса. Грязь под ногами становится гуще, поднимается туман. Прямо в воде я вижу с десяток человек — от старых женщин до чумазых детей.
Одна старуха напевает какую-то матросскую песенку, умолкая только тогда, когда ее сотрясает отчаянный кашель. Ее платье представляет собой рваную тряпку. Она настолько грязна, что сливается с сумерками, как тень. Продолжая петь, она погружает в Темзу глубокую сковороду и тут же вытаскивает ее. И быстро обшаривает сковородку, встряхивая. Что она ищет?..
— Грязные жаворонки, — поясняет Картик. — Так их называют. Они просеивают грязь со дна Темзы, ищут что-нибудь достаточно ценное, чтобы это можно было продать — тряпье, кости, жестянки или куски угля, упавшие с барж. Если им повезет, они могут найти и кошелек какого-нибудь матроса, встретившего дурной конец… ну, это если багры речных бродяг не выловят его первыми.
Я морщусь.
— Но бродить по пояс в воде…
Картик пожимает плечами:
— Это куда лучше, чем быть тошерами, уверяю тебя.
— Скажи на милость, что такое тошеры?
— В общем то же, что грязные жаворонки, только они роются в сточных канавах и трубах канализации.
