«Запонки, булавка! — догадался Агапкин. — Бокий говорил, что
Нижерадзе ничего не делает даром. Плечищи пиджака, верно, не только ватой
набиты. Пиджак слишком тяжелый. И штиблеты тяжелые. Что там, в каблуках, в
подметках? А ведь правда, если бы Бокий сказал заранее, я бы с ума сошел от
страха и мог бы серьезно вляпаться. Я помню, как внимательно смотрел мне в
глаза таможенный чиновник на границе».
— Вот твоя аптечная контора, — сказал князь, — ступай,
дорогой, я тебя тут, в кафе, буду ждать.
В конторе Агапкина встретил молодой служащий, белобрысый,
почти альбинос, с гигантским красным кадыком на тонкой шее и, согнувшись,
странно приседая, провел в кабинет директора. Полный, краснолицый, с пышными
кайзеровскими усами, директор поднялся из-за стола, крепко пожал Федору руку,
назвал его «господин комиссар Ахапкинс», признался, что сердечно рад
знакомству, осведомился о здоровье господина президента. Федор не сразу понял,
что речь идет о Ленине.
— Для нашей скромной фирмы большая честь обслуживать
правительство Российского государства. Мы сделаем все от нас зависящее, чтобы
выполнить заказ наилучшим образом. Но, сами понимаете, какие сейчас времена. Марка
падает, цены растут.
Директор вздохнул, сложил брови домиком, изобразил печаль и
засим передал Федора молодому клерку.
Клерк, склонившись над столом, долго, внимательно
просматривал список. Светлые волосы были густо смазаны бриолином, зализаны к затылку.
Одна прядь косо свесилась на лоб.
Федор принялся листать рекламные буклеты. Чудодейственным,
фантастическим, универсальным объявлялось все, от снотворного до бритвенных
лезвий. Зарябило в глазах от картинок и ярких кричащих надписей. Под стопкой буклетов
прятался толстый журнал. Стильное строгое оформление резко контрастировало с
пестротой буклетов.
Отличная бумага. Название «Остара» отпечатано готическим
шрифтом. Вокруг рунические знаки, какая-то замысловатая эмблема: кинжал и
древний солярный символ, свастика, в венце из дубовых листьев. Взъерошенный
красный орел, рядом пылающий факел.
На обложку были вынесены заголовки некоторых статей:
«Предчувствие возрождения Германии. Германский дух обнаруживает себя в тайных
посланиях. Евреи, раса без корней, из зависти проникли в германскую культуру».
Внизу страницы красовалась печать ордена тамплиеров. Два
босых рыцаря верхом на одном коне, с двумя копьями.
Федор тут же вспомнил плакат Агитпропа. На одном коне два
бесполых существа в папахах, с одинаковыми кукольными лицами. Конь, в отличие
от скромного коня тамплиеров, снабжен шикарными лебедиными крыльями. Он скачет
на фоне алой звезды. В нижний треугольник звезды, под копытами коня, вписан
маленький пылающий Кремль. Всадники держат в руках черное и белое знамя.
Надпись гласит: «Знамя мировой рабоче-крестьянской коммуны». Сверху,
полукругом, стандартный лозунг: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»
Плакат Федор увидел перед отъездом, на Брестском вокзале. И
запомнил его именно потому, что сразу возникла ассоциация с печатью тамплиеров.
Там два рыцаря на одном коне символизировали аскезу. Злые языки связывали
тесную близость всадников на печати со слухами о гомосексуализме, которым
заражен был таинственный монашеский орден.
Бокий, провожавший Федора, тоже остановился у плаката, долго
молча смотрел, потом усмехнулся, махнул рукой и сказал:
— Да нет, ерунда. Автор этой живописной аллегории вряд ли когда-нибудь
слышал о тамплиерах.
Бокий к творениям Агитпропа относился
снисходительно-иронично и, казалось, не замечал, как густо пронизаны они
древними сакральными символами. Факелы, молнии, колосья, рога изобилия. Радуга
грядущего счастья. Окровавленная лапища голого пролетария, вскинутая в
ритуальном магическом жесте. Прометей, разрывающий цепи, Давид, попирающий
Голиафа. Прошлое России, «старый мир», в виде черно-зеленых пауков и драконов,
уничтожался алыми гигантами, раздутыми, словно клещи, напившиеся крови. Змей
империализма кусал свой хвост. Багровый всадник в буденовке нанизывал на
длиннейшее копье крошечные черные фигурки буржуев и царских офицеров. В нежно
розовый, как живая плоть, земной шар вонзался штык, по континентам растекались
кровавые пятна мировой революции. Серп, символ смерти, жертвенного
кровопролития, пересекался с молотом, масонским символом власти и повиновения.
И повсюду сияла звезда с золотыми лучами, масонская пентаграмма.
Сама мысль о том, что творцы Агитпропа сознательно используют
язык древнейших сакральных символов, казалась смешной и нелепой. Но достаточно
было внимательно взглянуть на плакаты, чтобы убедиться: да, используют, вполне
грамотно. Древний язык работает, воздействует на инстинкты, возвращает людей к
первобытному состоянию агрессивного и запуганного стада.
— Вы увлеклись «Остарой»? — вежливо осведомился немецкий
клерк.
Федор действительно увлекся, не заметил, что молодой человек
уже просмотрел список.
— Извините, — он отложил журнал и краем глаза успел прочитать
строки, отпечатанные на обратной стороне обложки крупными красными буквами с
черным теневым отливом:
«Вы блондин?
Значит, вы творец и защитник великой арийской цивилизации!
Вы блондин?
Значит, вам грозит смертельная опасность! Поэтому читайте
„Библиотеку защитников прав белокурого человека!“»
— Не извиняйтесь, если мне попадает в руки какой-нибудь из
номеров, я обо всем забываю, не могу оторваться, — клерк, гипертрофированный
блондин, мечтательно улыбнулся, — история нордической расы таит в себе столько
величия, руны завораживают, волнуют душу каждого, в чьих жилах течет арийская
кровь. Возвращение к истокам, память крови — вот что спасет Германию. Но для
этого раса должна очиститься от грязных примесей.
Федор тут же вспомнил Радека с его категорическим
утверждением: «Наследственность, кровь предков, память крови — вот что
формирует человека».
Бледно зеленые глаза клерка подернулись влагой, голос
взволнованно задрожал. Федор никак не откликнулся на пылкий монолог, повернул
разговор в деловое русло.
Половины запрошенных медикаментов на складе не оказалось, и
цены выросли вдвое. Пришлось долго, нудно обсуждать, какие лекарства
обязательно следует заказать, какие можно заменить. В итоге условились, что
Федор зайдет через неделю.
Он так спешил покинуть фирму, что забыл попросить пластырь.
Пятки стерлись до крови. Хромая, он добрел до кафе, где ждал его Нижерадзе.
— Кушать хочешь, дорогой? — ласково спросил князь.
— Нет, спасибо. Выпью кофе и покурю.
Федор опустился на стул, достал папиросы. Солярный знак
свастики и влажный, чувственный блеск глаз аптечного клерка окончательно
испортили ему настроение. Пафоса борьбы он наелся в России, а вот, оказывается,
тут тоже работают древние символы, зовут к борьбе.
