Стол в его кабинете был завален бумагами, книгами.
Трезвонили телефоны, стучали пишущие машинки, посетители толпились в приемной,
секретари стенографировали тексты выступлений и статей. Большая круглая голова
вождя функционировала как автомат. Казалось, вокруг все кипит, бурлит,
происходит невероятное, фантастическое строительство новой жизни.
Когда Федор Агапкин впервые вошел в кабинет Ленина в бывшем
здании Сената, он услышал:
– Партия не пансион для благородных девиц! Нельзя к оценке
партийных работников подходить с узенькой меркой мещанской морали. Иной
мерзавец может быть именно тем и полезен, что он мерзавец!
Вождь говорил это какому-то пожилому грустному человеку в
черной толстовке и смазных сапогах. Человек сидел на краешке стула сгорбившись,
вжав седую голову в плечи. Старый большевик, вечный каторжанин, он явился к
вождю жаловаться, просить. Вождь расхаживал по кабинету, энергично
разворачивался на каблуках, выбрасывал вперед правую руку, жестикулировал,
гримасничал, сильно картавил. Брюки были коротковаты ему. Виднелись поношенные
ботинки маленького, почти женского размера, бежевые хлопчатые носки. Во всей
его коренастой, коротконогой фигуре было нечто шутовское, забавное.
– Товарищ Агапкин! – картаво выкрикнул вождь и развернулся
лицом к Федору. – Заходите, не стесняйтесь. Рад, весьма рад познакомиться.
У него было крепкое рукопожатие, обаятельная живая улыбка с
ямками на щеках. Он окинул Федора оценивающим веселым взглядом. Федор
почувствовал легкий запах нафталина от его костюма, заметил отечность лица,
красный нездоровый оттенок кожи.
– Товарищ Агапкин, сразу дам вам порученьице! – сообщил он
вполголоса, интимно и, подхватив Федора под локоть, повел к маленькому
секретарскому столику у окна. – Мне товарищи доктора разных лекарств
навыписывали, очень уж много всего. Вы, батенька, гляньте своим
профессиональным глазом, что там полезно, а что нет, что с чем сочетается,
какие противопоказания и побочные эффекты.
– Владимир Ильич, так как же по моему делу, как? – подал
робкий голос старый большевик.
Ленин досадливо сморщился, почесал плоскую переносицу, сел
за стол, чиркнул что-то на четвертушке бумаги, протянул просителю.
– К товарищу Шмидту! Он комиссар общественных работ, пусть
он разбирается. Идите к Шмидту!
Большевик прижал к груди ленинскую записку, попятился задом
к двери, слегка приседая. У него подкашивались колени.
– Слюнтяй, – сказал Ленин, когда проситель исчез, – слякоть,
меньшевиствующая слизь. Ну, да черт с ним. Шмидт с ним, да-с! Видите, сколько
понаписали! – Он весело подмигнул. – Если все это пить, так и помереть недолго.
Бром ни черта не помогает. Все равно не сплю, а на вкус мерзость. Йод, понятно,
хорошо. Хинин. Зачем он мне? Его дают при малярии. Разве есть у меня малярия?
– Вряд ли, – слабо улыбнулся Агапкин и попытался объяснить,
что без серьезного осмотра, без диагноза он не может отменять предписания своих
коллег.
Но вождь его уже не слушал. Он уселся за стол и, согнувшись,
быстро строчил что-то на клочке бумаги. Федор подождал немного, еще раз
просмотрел чужие рецепты, наконец решился окликнуть вождя:
– Владимир Ильич!
– Вот! – Ленин протянул ему сложенный вчетверо исписанный
клочок. – Передайте Бокию лично, из рук в руки.
Федор хотел спросить, как он это сделает, если Бокий уже в
Петрограде, но дверь открылась, вошла высокая широкоплечая женщина в узкой
серой юбке и белой блузке, с толстой стопкой бумаг.
– А насчет лекарств разберитесь, товарищ Агапкин, хорошенько
разберитесь, – резко выкрикнул вождь.
По счастью, Белкин был еще в Москве. Они встретились вечером
в маленьком подвальном трактире на Мясницкой. Мастер взял записку, положил ее в
нагрудный карман.
– Но он велел лично, из рук в руки, – прошептал Агапкин
по-немецки, – может быть, мне надо ехать самому?
– Ешьте, Дисипль, жареная колбаса здесь исключительная,
нигде такой не найдете, – ответил Мастер по-русски и отправил в рот изрядный
кусок.
Колбаса правда была исключительная. Ее жарили не на
касторке, а на свином сале. К ней подавали квашеную капусту и толстые ломти
настоящего ржаного хлеба.
– Скоро таких мест в Москве не останется, – сказал Мастер,
когда вышли на улицу, – в Питере их уже нет. Записку прочитали?
– Чудовищный почерк. Разобрал только одно слово, вернее
фамилию. Воло…
– Разобрали и сразу забыли, – перебил Мастер, сверкнув в
темноте сердитым глазом.
Тем же вечером Мастер уехал в Питер.
Вождь не задал ни единого вопроса о записке, как будто ее не
было вовсе. Фамилию, которую Федор сумел разобрать, он честно старался забыть и
все-таки вздрогнул и побледнел, когда узнал, что в Питере убит Володарский.
* * *
Мюнхен, 2007
После обеда в кафе Пинакотеки Фриц Радел так и не оставил
Соню ни на минуту, вместе с ней гулял по Мюнхену, приставал со своими дурацкими
советами, легко перешел на ты и вел себя так, словно они знакомы сто лет и
дружат семьями. Соня была слишком хорошо воспитана, чтобы послать его подальше,
а вежливых намеков он не понимал.
Ей надо было кое-что купить. В Зюльте она почти не
оставалась одна, дед провожал ее и встречал, по будням она с утра до вечера не
вылезала из лаборатории, а по выходным ни один магазин в маленьком Зюльте не
работал.
Соня бессмысленно бродила по пешеходной зоне, мимо ярких
витрин. До закрытия оставалось меньше часа.
– Фриц, я зайду в этот универмаг, может быть, ты подождешь
меня в кафе?
– Что ты собираешься покупать?
– Какая тебе разница?
– Это очень плохой магазин, здесь все дорого и некачественно.
Зачем выбрасывать деньги на ветер? Вон там, через пятьдесят метров, есть
хороший, пойдем, я тебя отведу.
Он подробно объяснял ей, где выгодные скидки, а где одна
видимость скидок, у кого из производителей лучшее качество. Он ходил вместе с
ней по бельевому отделу большого универмага, уверял, что без его помощи она
только напрасно потратит деньги и испортит себе настроение. Никакие просьбы,
уговоры, хитрости на него не действовали. Соне надоело возражать и отбиваться
от дружеской горячей заботы. Нижнее белье, колготки, шампунь, крем,
гигиенические прокладки она выбирала и бросала в корзину под разумные
комментарии Радела. Он проявил удивительные познания в этой интимной области.
Он тупо, упорно шел за Соней, и только в кабинке женского
туалета ей удалось наконец остаться одной. Пакет с ее покупками он сложил в
свой вместительный рюкзак, объяснив, что ее сумка слишком мала, а таскать пакет
отдельно неудобно, к тому же есть риск забыть где-нибудь.
