Могила — очевидность. Холм, колышек с жестяной табличкой,
через год, когда осядет земля, можно поставить памятник, мраморную доску.
«Я не верю, что человеческая жизнь начинается и
заканчивается в границах физиологических функций организма. Я знаю, что смерти
нет. Я никому не собираюсь это доказывать, и никто не докажет мне обратное».
Огни исчезли. Самолёт вошёл в плотные облака, у Сони заложило
уши. Она закрыла глаза, ей хотелось увидеть папино лицо, услышать его голос,
так же отчётливо, как в первые дни после похорон. Но не было ничего, тусклый
свет сочился сквозь веки, тугой комок тоски давил горло.
Смерти нет, но есть очевидность могилы и нестерпимая боль
потери, страдание глубокое и тёмное. Смерти нет, но в это трудно, почти
невозможно поверить. Поиск путей физического бессмертия — древний тайный
стержень всех естественных наук, химии, биологии, медицины.
Первая из известных человечеству рукописных медицинских книг
была посвящена старению и продлению жизни. Древний Китай, четвёртое тысячелетие
до нашей эры, эпоха даосизма. В даосизме одной из главных целей было продление
жизни адептов. Они верили, что человек может стать богоподобным и бессмертным,
если очень постарается. Путь — медитация, лёгкая растительная пища, особый
дао-секс, направленный на увеличение своей жизненной энергии за счёт партнёра.
То есть род вампиризма. Но своих кушать нельзя, только чужих, профанов,
недаосов. И чем больше их съешь, тем здоровее будешь. Кстати, сейчас это
чрезвычайно модно. В одной только Москве открыто больше дюжины школ, в которых
обучают методикам дао всех желающих, за скромную плату.
Главной тайной даосизма, не раскрытой до сих пор, был поиск
эликсира, способного превращать одно вещество в другое, свинец в золото,
смертного человека в бессмертного. Вот она, алхимия. Без неё не было бы ни
химии, ни медицины. Гиппократ, Аристотель, Авиценна, Гален — все так или иначе
пытались найти средство превратить старца в юношу.
Византийская царица Зоя в первом веке рекомендовала
смешивать давленые финики с муравьиной кислотой, розовым маслом, шафраном,
желчью кошки, семенем осла и какашками бабочек. Добавлять по вкусу мёд и
принимать натощак каждое утро. Это и есть эликсир бессмертия. Но получить его
невозможно. Бабочки не какают.
Царица Зоя не была великим учёным. Но вот Роджер Бэкон
учёным был. Он пытался использовать для продления жизни ладан, жемчуг, змеиное
мясо и дыхание невинных девушек. Любопытно, сколько девушек на него,
монаха-францисканца, невинно надышало, если он умудрился прожить восемьдесят
лет в тринадцатом веке, когда средняя продолжительность жизни в Европе была не
более сорока? Даже такой умница, как Филипп Ауреол Теофраст Бомбаст фон Гогенгейм,
величайший врач, хирург и естествоиспытатель шестнадцатого века, известный под
именем Парацельс, не избежал соблазна.
Парацельс был розенкрейцером, алхимиком, астрологом, при
этом лечил сифилис и проказу, успешно занимался хирургией. «Мистерия арканума»
Парацельса скорее метафизическое, чем медицинское понятие. Впрочем, в
пятнадцатом веке одно от другого ещё не отделялось.
«Прима материя» по Парацельсу — вечная духовная субстанция,
которая с появлением материального мира взяла на себя заботу по обновлению,
омоложению всего живого. В определённом смысле это смыкается с теорией
обновления клеток швейцарского биолога Пауля Ниханса.
В первой половине двадцатого века Ниханс в своей клинике
занимался омолаживающей клеточной терапией, вводил людям вытяжки из эмбрионов
овец. У него омолаживались Уинстон Черчилль, Шарль де Голль, Сомерсет Моэм,
Томас Манн, Рокфеллер. Все они прожили долго, но ста лет не достиг никто. Сам
Ниханс умер в восемьдесят девять.
Разница между Нихансом и Парацельсом в том, что Парацельс
был гений, а Ниханс всего лишь ловкий предприниматель от медицины. Парацельс
стремился познать духовную сущность живого, чтобы облегчать страдания больных,
Ниханс считал, что умеет командовать клеткой, и на своей самоуверенности
зарабатывал недурные деньги.
К началу двадцатого века омоложение стало чем-то вроде
эпидемии, в том числе в России. Основатель русской геронтологии Илья Ильич
Мечников выдвинул идею о том, что старость — результат самоотравления организма
токсинами, скапливающимися в толстом кишечнике. Толстый кишечник по Мечникову —
атавизм, и его лучше отрезать. Человек станет испражняться в десять раз чаще,
легко, на лету, как птичка, но зато сохранит здоровье и молодость на долгие
годы. Впрочем, ни сам Илья Ильич, ни кто-нибудь другой с его благословения
никому такую операцию не провёл. Всё ограничилось полезной и вкусной
мечниковской простоквашей.
Анархист Богданов уже при советской власти переливал кровь
от молодых к старым. Профессор Богомолец в тридцатых пытался обновлять клетки
соединительной ткани при помощи цитологических сывороток. Сталин внимательно
следил за его исследованиями, ждал результатов. Но сам Богомолец взял и умер в
семьдесят лет. Сталин, узнав о его смерти, сказал: «Надул, сволочь!»
Это то, что более или менее известно. А сколько всего
осталось за кадром, исчезло в архивах, стёрлось в памяти? Теперь уж не найти.
Да и стоит ли искать? Если бы чьи-то научные усилия в те годы увенчались
успехом, то главным реальным результатом стал бы живой и вечно молодой вождь
Иосиф Сталин. Вот было бы доказательство, с которым не поспоришь.
Весной 1916 года Михаил Владимирович Свешников вытащил с
того света мальчика, страдавшего редкой неизлечимой болезнью, прогерией. Бим
считает, что Свешников мог использовать стволовые клетки. Их свойства уже были
известны. Их открыл и описал русский биолог Александр Александрович Максимов
ещё в 1908 году. Свешников хорошо знал Максимова, в молодости они вместе
стажировались в Германии, во Фрайбургском университете у известного патолога
Эрнста Циглера.
Максимов никак не связывал свойства стволовых клеток,
выделенных из красного костного мозга, постоянно делиться и жить без конца с
возможностью глобального омоложения всего организма.
Есть другая версия, что это было воздействие на эпифиз. Но
шишковидная железа глубоко, в самом центре мозга, под оболочками. Не мог
Свешников провести ребёнку сложнейшую, страшно рискованную операцию на мозге
так, чтобы никто не знал об этом. Где тот мальчик? Что с ним стало? Почему так
долго живёт Агапкин? При чём здесь Соня и её папа? От всех этих вопросов можно
сойти сума.
Самолёт плавно, спокойно набирал высоту. В проёме между
спинками появилась детская рожица.
— Не спи! — сказала девочка. — Сейчас будет небо и
звёздочки! Смотри в окно!
— Хорошо, я не сплю, я буду смотреть, — согласилась Соня.
— Смотри! — строго повторила девочка.
Москва, 1917
Ещё в январе, двадцать пятого числа, Федор Фёдорович Агапкин
был приглашён на крестины ребёнка, которого родила Зина. Девочку назвали
Татьяной, не забыли его просьбу. Крестили не в церкви, а в доме родителей Зины,
в богатом особняке на Большой Никитской. Федор Фёдорович не совсем оправился
после тяжёлой болезни, вызванной вливанием препарата, и сам обряд помнил
смутно.
