— Ну и славно. Вы мне нужны сейчас. Готовьте нашу красавицу
к операции.
Агапкин залпом выпил стакан воды. Сжал кулаки, пытаясь унять
дрожь в руках.
Через четверть часа голова усыплённого обмякшего зверька
была обрита. Рыжие от йода пальцы Михаила Владимировича ловко манипулировали
миниатюрными свёрлами, пилкой. Агапкин зажимал пинцетами кровоточащие крысиные
сосуды.
Хирургический набор для операций над мелкими лабораторными
животными был точно таким, как для операций на людях, только инструменты
крошечные, ювелирные. При самых мелких манипуляциях требовалась лупа. Её держал
Агапкин, и руки его больше не тряслись.
Под розовато-серыми оболочками открылось нутро крысиного
мозга. Шишковидная железа напоминала рисовую крупинку. Зверька перенесли под
микроскоп. При сильном увеличении стало видно, что крупинка состоит из
множества белых кристаллов. Профессор приник к микроскопу и застыл. Агапкин
стоял рядом, тяжело дышал, кусал губы. Палец его был прижат к шейной артерии
зверька. Пульса давно не было. Сердце серой самки остановилось, но Федор
Фёдорович не замечал этого.
— Смотрите, — сказал профессор и уступил ему место у
микроскопа.
Цисты лопались. Из них медленно выползали белесые твари. Под
сильным увеличением были видны округлые, довольно крупные по сравнению с телом
головы. Агапкин различил приплюснутую переднюю часть, похожую на уродливое
безносое лицо, с тёмными ямками глаз и горизонтальным подвижным наростом вроде
рта.
Тварей было не больше дюжины. Штук пять дохлых. Они успели
родиться до начала операции. Ещё четыре вылупились на глазах. Сначала они
двигались довольно живо, потом стали затихать. Осталось три. Они были крупней и
активней других. Они плавно извивались, вставали вертикально на хвосты,
медленно сплетались, расплетались, словно приветствовали друг друга, совершая
какой-то жуткий ритуальный танец.
Профессор тронул плечо Агапкина. отстранил от микроскопа.
Федор Фёдорович едва удержал равновесие. Ему казалось, у него поднялась
температура до сорока. Болезненно быстро билось сердце, жгучий пот заливал
глаза.
— Дохнут, — донёсся до него голос профессора, — сию минуту
извлекаем железу. Физраствор! Предметные стекла! Вы уснули? Федор, что с вами?
— Нет. Ничего. Я в порядке. Кажется, небольшая простуда. Был
дождь, я промочил ноги. К тому же вид червя… Я вдруг представил, что всё это
может произойти… Нет, лучше не думать…
Агапкин бормотал быстро, хрипло. Профессор приложил тыльную
сторону ладони к его лбу.
— Жара нет. Вы стали чувствительны, как барышня. Тварь,
правда, выглядит омерзительно, я уже видел её не раз, почти привык, а для вас
это первое знакомство. Вам стало нехорошо оттого, что вы испугались за Осю?
— Да, — выдохнул Агапкин, — я представил, что все это в
любой момент может произойти с ним, у него в мозгу.
— Я тоже постоянно о нём думаю. Но, поверьте, Ося в порядке.
Если бы что-то случилось, Наташа немедленно известила бы меня по телеграфу.
Осторожно, вы сейчас уроните склянку. Поставьте сюда и приготовьте шприц. У нас
есть возможность сделать вливание ещё трём крысам. Возьмите двух старых и одну
молодую особь.
Внизу, в столовой, часы пробили час ночи. Из прихожей
донеслись звонки.
— Закончите все сами. Я сейчас. — Михаил Владимирович вышел
из лаборатории, помчался по коридору так быстро, что чуть не упал, успел
подбежать к двери одновременно с сонной горничной Клавдией.
На пороге стоял Брянцев.
— Миша, прости, что разбудил. Я только что с заседания, не
мог не заехать к тебе. Очень важные новости. Ты должен знать. Пойдём в
гостиную, умираю, хочу чаю.
Горничная, недовольно ворча, приняла у Брянцева пальто,
шляпу и отправилась ставить самовар.
— Ничего пока не говори Тане, вероятно, это просто
недоразумение, путаница, и скоро все разъяснится, — сказал Брянцев, падая в
кресло. — Генерал Корнилов объявлен мятежником и предателем. Дай мне папиросу.
Михаил Владимирович протянул ему портсигар и спички. Брянцев
закурил, выпустил клуб дыма.
— Слушай, как всё было. Некто Владимир Львов, один из этих
самозваных сумасшедших спасителей отечества, явился к Керенскому, сказал, будто
Корнилов намерен взять всю власть, военную и гражданскую, в свои руки, а его
сместить, чуть ли даже не повесить. Керенский поверил, испугался, послал
Корнилову телеграмму с приказом о его отставке и потребовал отозвать третий
конный корпус под командованием генерала Крымова. Но это было уже невозможно.
Корпус шёл к Петрограду, связь пропала. Керенский взбесился. Пытался назначить
на должность главнокомандующего вместо Корнилова сначала генерала Лукомского,
потом Клембовского. Оба отказались. Деникин прислал телеграмму, что полностью
солидарен с Корниловым. Его тут же арестовали вместе со всем его штабом и бросили
в тюрьму, на растерзание солдатне. Керенский назначил главнокомандующим себя.
Тут как раз подсуетились большевизаны. Послали своих агитаторов в войска
разъяснять, что, мол, выступление Корнилова — гнусная контрреволюция, генералы
хотят вернуть царя на трон, восстановить крепостное право и всех непокорных
перевешать. Можешь вообразить, что тут началось.
— Что же? — прозвучал спокойный голос Тани.
Она стояла в дверном проёме, куталась в нянину шаль.
Глаза её сухо страшно блестели.
— Танечка, ты не спишь, так поздно? — спросил Брянцев, часто
моргая, как будто от табачного дыма. — Тебе нельзя волноваться, в твоём
положении это вредно, ты профессорская дочка, сама собираешься стать доктором и
должна знать такие вещи.
— Роман Игнатьевич, я должна знать, что происходит в третьем
конном корпусе. Мой муж там.
— Почему ты решила, что он там? Вовсе нет. Корнилов оставил
Павла Николаевича у себя, в Могилеве.
— Их арестовали? Их тоже бросили в тюрьму к солдатам, как
генерала Деникина?
— Да с чего ты взяла? Арестованными занимается генерал
Алексеев, он разумный благородный человек.
— Почему тогда нет писем, вообще никаких известий?
— Подожди. Вернётся твой Данилов, живой и невредимый.
— Роман Игнатьевич, откуда вы знаете?
— Не знаю. Но верю. И ты верь. — Брянцев раскрошил папиросу
в пепельнице и фальшиво весело улыбнулся. — Надо же, просто в голове не
укладывается, ещё вчера была пигалица, с мячиком бегала, и вот, пожалуйста,
замужняя дама. Вернётся твой полковник. О плохом не думай. Мы сейчас обязаны
все вместе, дружно, думать о хорошем. Тогда энергетическое поле над Россией
выправится и просветлеет.
