— Приведи. Я хочу на него посмотреть.
Мельник чуть не подпрыгнул в кресле. Такого оборота он никак
не ожидал. Ответив «конечно», он никого конкретно не имел в виду. Просто хотел
угодить старику. Он не знал, как быть, он никогда прежде не задумывался, что
ему понадобится ассистент. Во всём, что касалось его заветной цели, он
обходился без помощников, работал один и никого не посвящал в суть этой работы.
— Да, но тогда придётся все объяснять, — пробормотал он растерянно,
— мне кажется, это пока рано.
— Приведи, — повторил старик, — объяснять все не
обязательно.
Мельник думал недели две, Агапкину не звонил, наконец,
остановил свой выбор на Софи, дочери своего старого друга Димы Лукьянова.
Она была неплохим биологом, его аспиранткой. Он знал её с
детства. Тихая, трудолюбивая, довольно серенькая девочка, со средними
способностями. Никаких особенных амбиций. Никого лучше на роль будущего
помощника, пожалуй, не найти. Единственное, что настораживало Бориса Ивановича,
— её интерес к Свешникову.
Нет, о препарате она ничего не знала, а если и встретила
где-нибудь смутные намёки на омоложённых крыс, то вряд ли отнеслась к ним
серьёзно. Усреднённое обывательское сознание не способно воспринимать такие
вещи. К тому же будущий помощник — это всего лишь роль, которую ей
предназначено сыграть для упрямого старца. Подключать Софи к настоящей работе
Борис Иванович вовсе не собирался.
Когда он предложил ей отправиться в гости к Агапкину, он не
стал ничего уточнять. Просто сказал, что познакомился с любопытным стариканом,
ста тринадцати лет от роду. Он бывший врач, несчастный, одинокий, знает и
помнит много, а рассказать некому.
Её появление вызвало у Агапкина такую бурную реакцию, что в
первые несколько минут Борис Иванович растерялся. Софи, разумеется, не заметила
восторга старика, и никто бы не заметил. Со стороны могло бы даже показаться,
что Федор Фёдорович вовсе не рад гостье. Но Мельник уже достаточно хорошо
изучил его и сразу обратил внимание, как заблестели, ожили глаза. Лёгкий
румянец проступил на пергаментных сухих щеках и слегка изменился голос.
Впрочем, Борис Иванович довольно скоро успокоился. Он понял,
что старику просто приятно общество молодой милой женщины. Он ведь никого,
кроме своей грубоватой великанши сиделки, не видит. А Софи даже можно назвать
хорошенькой. Просто Мельник за многие годы пригляделся к ней, не замечал этого,
да и она сама как будто не замечала, как выглядит. Ужасно одевалась, носила
дурацкую стрижку.
— Вам надо отрастить волосы, — заявил ей старик при первой
же встрече, — вы удивительно похожи на Таню.
Мельник опять внутренне вздрогнул. Таня была дочерью
Свешникова. Борис Иванович подозревал, что в далёком прошлом Агапкин страдал от
неразделённой любви к ней. Он испугался, что старик слишком привяжется к Софи и
этой одной встречей их знакомство не ограничится.
Тут он оказался прав. Уже через неделю Агапкин потребовал
опять привести её. Мельник придумывал разные предлоги, говорил, что она очень
занята, уехала, заболела, но старик постоянно напоминал, и пришлось выполнить
его просьбу.
Впрочем, это имело свою положительную сторону. Присутствие
Софи развязывало Федору Фёдоровичу язык. Он увлекался сентиментальными
воспоминаниями и случайно проговаривался, выдавал некоторые новые любопытные
подробности. Софи, разумеется, ничего этого не замечала. А Мельник мотал
потихоньку на ус.
Борис Иванович слегка опасался, что Агапкину взбредёт в
голову пригласить Софи отдельно, без него. Но вряд ли это было возможно.
Телефонными номерами они не обменялись, во всяком случае в его присутствии, а
он постоянно находился рядом.
После третьей встречи он понял: хватит, и стал приходить
один. Агапкину говорил, что Софи звал с собой, но она отказалась, у неё сейчас
бурный роман, и ей, конечно, с ними, двумя стариками, скучно.
Что касается Софи, она несколько раз мимоходом
поинтересовалась, как поживает Федор Фёдорович, как себя чувствует, но сама в
гости к старцу не напрашивалась.
Контакты между Агапкиным и Софи оборвались вполне
естественно, легко, а главное, очень вовремя, поскольку именно в этот период и
возник Иван Анатольевич Зубов. В отличие от своих предшественников, он не
пропустил упоминание имени Агапкина мимо ушей. Одно то, что Зубов сам завёл
разговор о Свешникове, значило очень много. Мельник встретил наконец настоящих
спонсоров. Зубову и тем, кто стоял за ним, потребовалось лишь несколько
месяцев, чтобы не просто найти старца и узнать, кто он, а явиться к нему домой.
Борис Иванович понял: началась наконец настоящая, серьёзная
игра. И посторонние в ней участвовать не должны.
Москва, 1917
Михаила Владимировича спасала работа. Он брался за самые
безнадёжные случаи. Он мстил смерти, сражался с ней, как с личным врагом, и
побеждал, когда никто не верил в победу. Смерть была противником коварным и
беспощадным. Он не упускал ни единого шанса бросить ей вызов.
Ему не удалось вырвать из её лап собственного сына. Он
спасал чужих сыновей, братьев, отцов. Случалось, что раненого объявляли
безнадёжным, приходили к единому мнению: оперировать нельзя. Никому не нужна
смерть на операционном столе, это один из непреложных законов хирургии. Зачем
рисковать репутацией? Свешников брал на себя ответственность и оперировал.
Сиделки шептались, что у него заговорённые руки. Раненые требовали, чтобы
оперировал именно он, только он. Это вызывало зависть. Никто из коллег не был
так удачлив и любим больными, как доктор Свешников.
Разразившаяся к началу февраля эпидемия общественного пафоса
не обошла стороной госпиталь. Все, от прачек до профессоров, говорили о
политике, спорили, митинговали. Лихорадка ожидания перемен вселенского масштаба
не щадила никого, превращала надёжных опытных врачей в болтунов и рассеянных
дилетантов, работящих аккуратных сестёр в бестолковых бездельниц.
Мытье полов, стирка белья, кипячение инструментов, смена
суден под лежачими больными, обработка ран, назначение лекарств, — всё это
казалось пошлой прозой на фоне поэтического экстаза грядущей бури.
Профессор Свешников оставался белой вороной, мрачной и
молчаливой. Его категорическое неучастие в комитетах и банкетах раздражало
многих.
Госпиталь часто посещали комиссии от общественных
организаций. Каждый такой визит сопровождался суетой, беготнёй, наведением
внешнего лоска. Происходил торжественный обход палат, гости снисходительно и
приторно, как со слабоумными детьми, беседовали с ранеными солдатами,
госпитальное начальство подобострастно улыбалось. Финалом был банкет во
французском ресторане поблизости. Звучали речи о скором восходе над Россией
солнца народной демократии, о долгожданной победе над тёмными силами, о
необходимости сплотиться в едином порыве борьбы за новую, свободную,
цивилизованную Россию.
