Охранник сел в «Лаллет» и отогнал его на ресторанную
стоянку, чтобы освободить место для чёрного квадратного джипа, который привёз
популярного телеведущего с женой.
В просторном ресторанном фойе были накрыты длинные столы для
фуршета. Горы фруктов, французские сыры, не меньше пятидесяти сортов,
обложенные гроздьями винограда, овальные фарфоровые блюда с ломтиками розовой и
белой рыбы, холодное мясо животных, от банальной свинины до экзотической
медвежатины. Жареная и заливная птица, от курицы до страуса. Шампанское в
ледяных ведёрках, красная икра в высоких серебряных вазах. Вначале была и
чёрная, но её сразу съели.
Согласно дресс-коду, обозначенному в пригласительных
билетах, мужчины были в строгих костюмах, в сюртуках и смокингах, дамы — в
вечерних платьях. Публика весьма солидная: банкиры, политики, владельцы
журналов, газет, телеканалов. Пока мало кто отважился явиться в остро модных
барахольных тряпках на столь серьёзное мероприятие.
Минут через тридцать должно было начаться торжественное
действо — вручение премий за успехи в медиа-бизнесе.
Премии сами по себе ничего не стоили. Каждый награждаемый
получал бронзовую статуэтку, то ли птичку, то ли рыбку, букет цветов и порцию
аплодисментов. Но факт присутствия на церемонии, пригласительный билет в
конверте из розовой шелковистой бумаги, чёрный, с золотыми буквами, стоил
дорого. Посторонние, случайные люди сюда проникнуть не могли никак.
Гости теснились у столов, с тарелками и бокалами пробирались
сквозь сутолоку, стараясь никого не задеть, ничего не уронить и не пролить, что
было непросто, ибо толпа густела с каждой минутой.
Появление Кольта вызвало лёгкий ажиотаж, но не потому, что
Пётр Борисович был владельцем ресторана и оплачивал мероприятие, и ни в коем
случае не из-за его обвислых джинсов и мятого пиджака, и даже не из-за большой
оголённой попы девушки Жанны. Ажиотаж случился просто потому, что Пётр
Борисович слишком резко вклинился в толпу, кого-то задел, кому-то наступил на
ногу. Извиниться он не мог, так как разговаривал по телефону. Девушка Жанна
тоже не извинялась, так как вообще никогда этого не делала.
— Где ты? Я тебя не вижу. Здесь народу тьма! — громко басил
Кольт в трубку. — Ладно, стой, где стоишь, и не отключайся!
Человек, к которому стремился Пётр Борисович, не стоял, а
сидел. Он приехал давно, успел занять удобное место в углу, у рояля. Он курил,
раскинувшись на диване, слушал отличные джазовые импровизации ресторанного
пианиста и с любопытством разглядывал публику.
На вид ему было не больше сорока пяти. С первого взгляда он
казался некрасивым, даже неприятным. Крупное смуглое лицо с широкими скулами и
вздёрнутым носом, жидкие тусклые волосы неопределённого цвета, тяжёлый
подбородок, выпуклые бледные губы. Но у него были яркие голубые глаза, высокий
чистый лоб и чудесная улыбка. Этой своей улыбкой он одарил девушку Жанну,
которая, впрочем, никак не отреагировала, а продолжала жевать жвачку.
— Иди там, покушай, потусуйся, — сказал Жанне Пётр Борисович
и уселся на диван.
— Ну что, как? — спросил он нетерпеливым шёпотом, когда
девушка удалилась.
— Пока никак.
— Что значит — никак? Я же сказал — любые деньги. Любые! Ты
объяснил ему?
— Я объяснил. Он согласился.
— Ну?! — Жёлтые маленькие глаза Кольта заблестели, он
шлёпнул собеседника по коленке. — Сколько в итоге?
— Уже не важно.
— Что значит — не важно?
— Он умер.
— Кто?! — крикнул Кольт так громко, что на них стали
оборачиваться.
— Ш-ш-ш… — Смуглый вытянул губы и покачал головой. — Нет, с
ним всё в порядке, он никуда не денется, не волнуйтесь. Умер Лукьянов.
— А-а, — Кольт облегчённо вздохнул, но тут же нахмурился, —
погоди, а чего это вдруг? Он вроде не такой старый, и ты говорил, он здоровый
мужик. Ему шестьдесят пять, как мне.
— Шестьдесят семь. Острая сердечная недостаточность.
— И чего дальше?
— Дальше будем работать.
— С кем? — тревожно спросил Кольт.
— С ней, — смуглый мягко улыбнулся.
Они так увлеклись беседой, что не заметили быстрого движения
толпы к банкетному залу. Через опустевшее фойе к ним прибежал высокий рекламный
красавец брюнет в белом смокинге и, смущаясь, переминаясь с ноги на ногу,
сказал:
— Пётр Борисович, Иван Анатольевич, извините, пожалуйста,
там все ждут, вас просят, пора начинать.
— Да, идём. Уже идём, — ответил Кольт.
Прежде чем подняться на эстраду и оставить Ивана
Анатольевича в первом ряду, Кольт стиснул его руку и прошептал на ухо:
— А вдруг она тоже возьмёт и умрёт? Сколько ей лет?
— Всего лишь тридцать, как раз сегодня исполнилось.
На лице Ивана Анатольевича опять засияла мягкая, ласковая,
совершенно неотразимая улыбка.
Глава вторая
Москва, 1916
25 января были именины Тани. Ей исполнилось восемнадцать
лет.
Михаил Владимирович жил замкнуто, приёмов терпеть не мог,
сам в гости почти не ходил и к себе звал редко. Но по Таниной просьбе этот день
стал исключением.
— Хочу настоящий праздник, — сказала накануне Таня, — чтобы
много народу, музыка, танцы, и никаких разговоров о войне.
— Зачем тебе это? — удивился Михаил Владимирович. — Полный
дом чужих людей, сутолока, шум. Вот увидишь, уже через час у тебя разболится
голова и ты захочешь всех их послать к чёрту.
— Папа людей не любит, — ехидно заметил Володя, старший сын
Свешникова, — его издевательства над лягушками, крысами и дождевыми червями —
это сублимация, по доктору Фрейду.
— Спасибо на добром слове. — Михаил Владимирович слегка
склонил стриженную бобриком крупную седую голову. — Венский шарлатан тебе
аплодирует.
— Зигмунд Фрейд — великий человек. Двадцатый век станет
веком психоанализа, а вовсе не клеточной теории Свешникова.
Михаил Владимирович хмыкнул, цокнул ложкой по яйцу и
проворчал:
— Безусловно, у психоанализа великое будущее. Тысячи жуликов
ещё сделают на этой пошлости недурные деньги.
— И тысячи романтических неудачников будут скрежетать зубами
от зависти, — зло улыбнулся Володя и принялся катать шарик из хлебного мякиша.
— Лучше быть романтическим неудачником, чем жуликом, а уж
тем более — модным мифотворцем. Эти твои умные друзья, Ницше, Фрейд, Ломброзо,
толкуют человека с такой брезгливостью и презрением, будто сами принадлежат к
иному виду.
