— Ей тяжело вставать, три часа назад она родила девочку. Я
врач, принял роды. Я знаю, вы и родители уверены, что Зина под Вологдой, в
монастыре, послушницей. Позже она вам все расскажет сама. Её нужно забрать
отсюда, здесь нехорошо, опасно. Привезите для неё тёплую одежду и какие-нибудь
вещи для новорождённой. Ждите под окном.
— Боже мой, погодите, как — родила? От кого?
Разговаривая, он заметил, что храп затих. Через минуту
Сысоев появился в прихожей, опухший, но трезвый и злой. Он уставился на
Агапкина своими бараньими глазами. В руке он сжимал изящный дамский пистолет.
Не простившись с Анной, не получив никакого утвердительного ответа, Федор
положил трубку на рычаг. Он вовсе не был уверен, что Сысоев не слышал последнюю
часть разговора, но, нагло глядя в бараньи глаза, произнёс самым беззаботным
тоном:
— Я телефонировал в госпиталь, предупредил, что сегодня не
приду. Послушай, брат, тебе не помешало бы опохмелиться или хотя бы рассолу
выпить. Ну, что ты тычешь в меня дулом? Все равно стрелять не станешь. Что
скажет Мастер, если в его квартире окажется труп? И возможно, не один, а два.
Состояние Зины критическое. Кровотечение, горячка. Без моей помощи вы не
обойдётесь.
Сысоев сопел, раздувал ноздри, но пистолет опустил. Агапкин
отстранил его с прохода, вернулся к Зине и плотно закрыл дверь.
— Аня обязательно приедет, — сказала Зина, выслушав его
отчёт о телефонном разговоре, — но вы знаете, окно забито.
Осмотрев двойные рамы, Агапкин тихо присвистнул. Толстые
медные гвозди были вбиты накрепко. Если, допустим, попробовать вытащить при
помощи скальпеля, всё равно на это уйдёт несколько часов, и вряд ли что-то
получится. А учитывая, что в любой момент может войти Сысоев или Худолей
вернётся, эта затея вообще смысла не имеет.
Но всё-таки скальпель — вещь полезная.
Федор отправился к Сысоеву. Нашёл его на кухне. Бывший
дьякон стоял спиной к двери и поедал квашеную капусту, пальцами, из бочонка.
Брюки были тесны ему, карман заметно оттопыривался. Стало быть, пистолет там.
Через минуту острие скальпеля сверкнуло перед глазами
изумлённого поэта и мягко прижалось к его сонной артерии. Сысоев поперхнулся
капустой и стал кашлять.
— Не двигайся, — предупредил Агапкин на всякий случай, — уж
кто-кто, а я трупов не боюсь.
Поэт захлёбывался кашлем. Левой рукой Федор вытащил
пистолет, положил в свой карман и сильно хлопнул бывшего дьякона по спине.
Кашель прошёл.
— Где ключ?
— Не знаю.
— Подумай!
— Клянусь, не знаю. Ищи, если хочешь.
На поиски не было времени. Агапкин оглядел замок на двери,
потом посмотрел на Сысоева. Тот выкатил свои бараньи глаза так, что казалось,
они сейчас вывалятся из орбит.
— Ступай в гостиную и сиди там тихо, не высовывайся. Будешь
мне мешать, либо умрёшь, либо пойдёшь на каторгу. Я знаю, что горло репортёру
Вивариуму в трактире Поликарпова перерезал ты.
Агапкин блефовал. На самом деле репортёра прикончил наёмный
убийца за двадцать пять целковых. Никто из братьев его кровью рук не пачкал. Но
хитрый Худолей обставил все таким образом, что все оказались причастны. Он
устроил в узком кругу нечто вроде судебного заседания, на котором был вынесен
приговор мерзавцу репортёру за упорные попытки разглашения тайны, принадлежащей
Ложе. Вначале всё это выглядело как очередной спектакль, пафосный, но
увлекательный. Приговор записали на бумаге, с гербом Ложи, и все присутствовавшие
поставили под ним свои подписи.
«Кстати, было бы нелишне найти эту бумагу, — подумал
Агапкин, — но вряд ли возможно. Худолей надёжно её спрятал».
Проводив оцепеневшего поэта в гостиную, он закрыл дверь и
вернулся на кухню.
Железные петли, на которых висел замок, были привинчены к
двери и к косяку. Действуя скальпелем как отвёрткой, Федор максимально ослабил
винты. Теперь достаточно было дёрнуть, чтобы вся конструкция отвалилась.
Агапкин вернулся к Зине.
Оставалось ждать, кто явится первым, Анна или Худолей.
Через тридцать минут под окном остановилась закрытая карета.
Из неё вышла молодая дама, одетая строго и дорого, растерянно огляделась.
Агапкин вскочил на подоконник, высунул голову в форточку и негромко позвал:
— Анна Матвеевна!
Дама вскинула голову, придерживая шляпу. Зина доковыляла до
окна, припала лицом к стеклу. Дама шагнула вперёд, встала на цыпочки,
попыталась дотянуться рукой до окна, но не сумела.
— Зинуша, Боже мой! — донёсся до Агапкина её голос.
— Велите кучеру заехать во двор, со стороны чёрного хода.
Ждите там! — крикнул Агапкин.
Проснулась и заплакала девочка. Федор взял её на руки. У
Зины ничего, кроме халата, домашних туфель и вязаной шали, не было. В шаль
закутали ребёнка, на Зину Агапкин надел своё пальто. Идти ей было трудно. На
полу оставались кровавые пятна. Когда они вышли в коридор, послышался скрип
ключа в замочной скважине. Но это было уже не важно. Пока Худолей раздевался в
прихожей, они успели дойти до кухни, выйти на чёрную лестницу.
— Федор Фёдорович поедет с нами. Если бы не он, я бы
пропала, погибла. Надо подстелить что-то на сиденье, крови много. Умоляю, Анна,
ни о чём не спрашивай, ни его, ни меня, после все расскажу. Посмотри, только
посмотри на неё, какая красавица!
Подъехали к трёхэтажному, в английском стиле, особняку на
Большой Никитской.
— Вызовите для Зины хорошего специалиста, пусть осмотрит её
и девочку, — сказал на прощанье Агапкин, — я не акушер, я военный хирург. Роды
принимал впервые в жизни. На мой взгляд, всё благополучно. Зина, как ты
назовёшь девочку?
— Не знаю. Пока не решила. А что?
— Назови Татьяной. И пригласи меня на крестины.
***
Ох, какие новые, горячие чувства переполняли его. Сколько
раз потом за свою невероятно долгую жизнь он вспоминал те несколько часов,
метельную ночь в конце декабря 1916 года, кусок холодного солнечного дня. Так
сложилось, что больше ни один из его поступков не дал ему счастья почувствовать
себя таким сильным, благородным, бескорыстным человеком. Ни до, ни после не
случалось с ним ничего подобного.
«Если бы Таня узнала, если бы видела всё это, она бы мной гордилась,
она забыла бы своего полковника».
Но рассказать он не мог никому, кроме Володи.
Володя был плох. Его душил кашель. Температура не падала.
Наступление нового, 1917, года в семье Свешниковых не праздновали вовсе, как
будто забыли. Впервые за многие годы в доме не было ёлки, подарков,
шампанского.
