С тех пор все своё свободное время Мельник стал проводить в
библиотеках, в архивах. Информации оказалось мало, она была отрывочной и
противоречивой. О Свешникове-хирурге знал любой студент-медик. О
Свешникове-биологе не знал почти никто. В медицинской библиотеке хранилось
несколько его истлевших учебников по гистологии и кроветворению
дореволюционного издания, но библиотечные формуляры были пусты. Многие годы
никто не снимал их с полок.
Борис Иванович часто заглядывал в маленький букинистический
магазин медицинской книги, и продавщицы уже узнавали его, приветливо
здоровались. Однажды, роясь в пыльных стопках, в подшивках старых журналов, он
услышал, как они шепчутся:
— Может, дать ему телефон Федора Фёдоровича?
— Неудобно. Надо сначала позвонить, спросить разрешения.
— Я уверена, разрешит и будет только рад.
Мельник вздрогнул, у него сердце подпрыгнуло к горлу. Он не
стал торопить их, но не ушёл до тех пор, пока не получил номер на бумажке и
необходимое пояснение, что Федор Фёдорович очень милый, интеллигентный
старичок, профессор медицины. Он инвалид, у него парализованы ноги. Изредка его
привозят сюда на машине. Но в основном он заказывает книги по телефону, и их
забирает его шофёр.
— Кроме вас двоих, никто Свешниковым не интересуется, —
сказала продавщица, — вы обязательно должны познакомиться.
Это случилось в девяносто восьмом году. Тогда уже стали
доступны многие архивы, прежде закрытые, потом появился Интернет.
Теперь информации было достаточно. Чтобы идти дальше, не
хватало лишь денег. Борису Ивановичу пришлось осваивать совершенно новый,
чуждый и весьма неприятный для него, большого учёного, род деятельности: поиски
спонсоров.
Сначала он занимался этим с отвращением, но скоро привык и
даже вошёл во вкус. Он подошёл к заветной цели так близко, что захватывало дух,
кружилась голова и не стоило брезговать никакими средствами. Он унижался. Он
жертвовал научной репутацией и добрым именем, твёрдо веря, что все это очень
скоро окупится сполна.
Знакомство с алхимией не научило его делать золото из
свинца. Но искусством скрывать свои истинные намерения, морочить глупые головы,
врать, напускать туману Мельник овладел в совершенстве.
Чем больше узнавал Борис Иванович, тем суеверней хранил
тайну своего будущего открытия. Именно своего, тут сомнений не было, потому что
Свешников являлся лишь промежуточным звеном. Чудо, которое случилось в его
домашней лаборатории зимой 1916 года, просто ошиблось адресом, заблудилось во
времени и пространстве, по злому недоразумению попало в чужие руки и теперь
ждёт своего истинного автора. Мельника Бориса Ивановича.
Москва 1916
Все комнаты в квартире Георгия Тихоновича Худолея на
Мясницкой напоминали монашеские кельи, но без икон и распятий. Голые стены,
простая крепкая мебель тёмного дерева, никаких ковров, диванов, кресел.
Несколько венских стульев. Старый, идеально чистый паркетный пол. Шторы на
окнах из грубого плотного холста. Ни одного зеркала, только в ванной комнате на
умывальной полке, маленькое, круглое, с увеличительным стеклом.
Самая просторная комната была отведена под кабинет. В углу
ютилась убогая конторка. Худолей писал и читал, стоя возле неё. Единственными
украшениями были глобус и бронзовая фигурка обезьяны, держащей в лапе
человеческий череп. Грубо сколоченные книжные полки от пола до потолка
заполнены фолиантами, как в лавке букиниста. Книги на французском, немецком,
арабском, на латыни.
Можно было подумать, что имущество хозяина недавно ушло с
молотка за долги. Но никаких долгов Худолей никогда не делал. Он не играл в
азартные игры, был равнодушен к вину, к еде. Ел, только чтобы не чувствовать
голода, не важно что. Пил спиртное только в тех случаях, когда нельзя было
отказаться. Единственной его слабостью оставались женщины, вернее молоденькие
барышни. Он их просвещал, посвящал, учил неустанному духовному деланью и поиску
путей к сокровенным древним знаниям.
Зиночка, которая давно уже никакую гимназию не посещала,
прошла у Худолея «трехплановое благословение». Давать его женщинам имел право
только мастер высокого посвящения. Несмотря на таинственность этого магического
действа, в чём оно состоит и как происходит, догадаться было несложно.
Ледяной метельной декабрьской ночью Федор Фёдорович Агапкин
удостоился чести посетить квартиру мастера на Мясницкой.
Он отсыпался после суточного дежурства в госпитале. Его
разбудил Володя, мокрый, взъерошенный, сказал:
— Собирайся, быстро! Саквояж свой возьми.
— Куда? Зачем? Что случилось? — бормотал Агапкин, путаясь в
одежде, которую Володя кинул ему на диван.
— Объясню по дороге.
У подъезда ждал извозчик. Ревел ветер, в лицо бил колючий
снег, улицы были темны и пустынны. Извозчик тронулся сразу, как только они
сели, видно, заранее знал адрес.
— Да в чём дело? — Агапкин поёжился, натянул на колени
жёсткое вонючее одеяло.
Володя хотел ответить, но не смог. Он начал чихать и
сморкаться.
— Смотри, ты простужен. — Агапкин приложил ладонь к его
мокрому лбу. — У тебя жар, тебе надо в постель. Куда мы едем?
Володя чихнул, наверное, раз двадцать, чуть не потерял
сознание. Сморкался, жадно хватал ртом воздух, вытирал слёзы, наконец произнёс
сипло:
— Зина рожает.
— Где?
— У Худолея, на Мясницкой.
— Послушай, но я не акушер.
— Неважно. Примешь. Рената поможет, она закончила курсы.
— Почему нельзя вызвать нормального специалиста?
— Потому! — рявкнул Володя и опять принялся чихать.
Агапкин машинально, в десятый раз, повторил «будь здоров»,
протянул ему свой платок и, все больше волнуясь, спросил:
— Скажи, что будет с ребёнком? Куда они его денут?
До конца пути он так и не получил ни одного вразумительного
ответа. Володю бил озноб, лоб его пылал, голос совсем сел. Расплачиваясь с
извозчиком, он рассыпал деньги, Агапкину пришлось собирать их в снегу, на
мостовой. Володю он втащил на себе в незнакомый подъезд. Хорошо, что квартира
была на первом этаже, не пришлось подниматься по лестнице.
Дверь открыл Сысоев, молодой человек с бараньими глазами,
поэт и бывший дьякон. Он был красен, скалил зубы в бессмысленной улыбке. От
него пахло коньяком. Агапкин удивился странности обстановки, голым стенам.
Володя едва держался на ногах.
— Иди, ляг куда-нибудь, — сказал ему Агапкин.
