Радужка была такой чёрной, что сливалась со зрачком, и на
миг Петру Борисовичу стало не по себе под этим долгим немигающим взглядом. Он
принуждённо откашлялся.
— Кстати, помнишь, ты возил меня в какое-то село к старику
долгожителю? Ему сейчас должно быть сто десять. Он что, тоже праправнук этих
твоих жрецов?
— Кто? О ком ты? — хозяин удивлённо поднял брови.
— Ну как же! Маленький посёлок возле буровой, там всего семь
юрт. Старик прискакал на коне, бухнулся перед тобой на колени. Он совсем не
говорил по-русски. Ты потом сказал мне, что ему сто восемь лет, показал молодую
женщину с младенцем и сказал, что ребёнок — его сын.
— И ты поверил? — Герман весело рассмеялся. — Ну, ну, не
хмурься. Тогда я тоже верил. Но потом оказалось, что мошенник живёт по паспорту
своего покойного деда. Если бы не скважина, я бы так и не узнал ничего об этих
фокусах. Чтобы не платить налоги и не отдавать мальчиков в армию, мои кочевники
хитрят, не регистрируют младенцев, паспорта передают по наследству. На самом
деле тому старцу всего лишь пятьдесят. Тут у меня милиция нашла ещё пару тысяч
таких долгожителей. Эй, Пфа, ты совсем загрустил? Не огорчайся. В моей степи,
кроме того старика, есть много всего интересного.
— Да, конечно, — Кольт кисло улыбнулся.
Надо было прекращать этот нелепый разговор.
«Может быть, я схожу с ума? — вдруг подумал Кольт. — Зачем я
прилетел? Конечно, сейчас мы сменим тему, у меня есть несколько деловых
предложений. Здесь нужен ещё один нефтепровод. Японцы хотят войти в долю.
Торнтон, американский медиамагнат, просит пару-тройку племенных жеребцов с
конезавода. И ещё, надо как-то очень осторожно выяснить, кому он сбывает свою
дурную траву. Были неприятные сигналы из ФСБ. Если он погорит на наркотиках, у
меня могут возникнуть проблемы. Надо хотя бы подстраховаться».
Кольт допил свой коньяк и заговорил о делах, пока только о
нефтепроводе и жеребцах. Минут через двадцать они с губернатором пришли к
полному взаимному согласию по всем финансовым вопросам. Кольт успокоился,
расслабился, с удовольствием поел холодной телятины, вкуснейшего местного сыра
из кобыльего молока, с виноградом и ломтиками ананаса. Потом выпил кофе,
выкурил сигару.
— Да, все забываю тебе рассказать, — спохватился хозяин, —
тут ко мне вдруг явились археологи из Москвы. В двухстах километрах отсюда
развалины древнего храма. Я думал, просто груда камней, хотел даже расчистить
там все бульдозерами, освободить место для пастбища. Но вот научные люди
говорят, этим камням не меньше двух тысяч лет. На них выбиты письмена, которые
пока не могут расшифровать. Похоже на египетские иероглифы, но не совсем.
Хочешь, поедем посмотрим? Вдруг они там нарыли древнейшую неизвестную цивилизацию?
А что? Разве моя степь не может стать международным туристическим центром?
Построим пару-тройку музеев, хороших отелей, починим дороги. Почему нет?
Москва, 1916
Сердце Оси молчало уже три минуты. Камфора, инсулин — всё
было бесполезно. Сестра Арина, тихо всхлипывая и крестясь, вышла из палаты.
Потапенко, не отрываясь, смотрел на стрелку секундомера. Таня и Михаил
Владимирович, как заведённые, продолжали делать искусственное дыхание и массаж.
Пошла четвёртая минута. Профессор распрямился и вытер рукавом мокрый лоб.
— Таня, прекрати. Он умер.
Но она как будто не слышала, сама стала давить на грудную
клетку.
Полчаса назад уехал Данилов. Он опаздывал на поезд, они с
Таней быстро, бестолково попрощались. Она еле сдерживала слёзы и была занята
только умирающим ребёнком.
Светало. Просыпались раненые. Михаил Владимирович силой
пытался оттащить её, увести. Фельдшер Васильев вкатил в палату громоздкий
прибор, электрический кардиостимулятор.
— Бесполезно, — сказал Потапенко, — четыре минуты не дышит.
Мозг умер.
— Не говорите под руку! — крикнула ему Таня.
После третьего разряда появился слабый нитевидный пульс,
через мгновение первый хриплый судорожный вздох. Таня, как тряпичная кукла,
упала на стул возле койки. Потапенко и Васильев ушли, тихо прикрыв дверь.
— Отправляйся домой, спать, — сказал Свешников.
— Никуда я не пойду.
— Он в коме. Это может продолжаться сутки. Ты собираешься
всё время здесь сидеть?
— Да.
— Не сходи сума, Таня.
— Со мной всё в порядке. Это ты сошёл с ума, папа.
— Вот новости! Я? Будь добра, объясни, почему?
— Ты врач и не хочешь спасти жизнь ребёнку. Что это, если не
сумасшествие?
— Тебе не стыдно? — Михаил Владимирович подвинул стул, сел
напротив неё. — Посмотри мне в глаза. Не стыдно?
Но Таня упорно отводила взгляд. Рука её сжимала сухую кисть
Оси. Она была такой же бледной, как он. Коса давно расплелась, под глазами
залегли тёмные тени.
— Выслушай меня, пожалуйста, — тихо сказал Михаил
Владимирович и убрал прядь с её лица, — Ося не крыса и не морская свинка. Я ещё
ничего не понял, не разобрался, это может убить его, и я буду чувствовать себя
убийцей потом всю жизнь. Хватит, Таня. Отпусти его. Не мучай ни его, ни себя.
— Я? Мучаю? Что ты говоришь, папа?
— Я знаю, что говорю. Я видел это не раз. Вопреки медицине,
вопреки здравому смыслу обречённый человек держится только из любви, из жалости
к тому, кто с ним рядом. Но это невыносимо тяжело и не может продолжаться
бесконечно. Отпусти его руку. Поедем домой, Танечка.
— И ты не будешь чувствовать себя убийцей, если мы сейчас
отправимся домой, оставим его одного? Ты спокойно примешь ванну, выпьешь свой
мятный чай с мёдом, ляжешь спать?
Михаил Владимирович быстро взглянул в её заплаканные,
бессонные глаза.
— Ты понимаешь, что это нарушение закона? Это подсудное
дело, Таня. Я просто не имею права! Я врач, а не шарлатан.
— Именно потому, что ты врач, ты обязан помочь!
— Я помогаю, чем могу.
Они оба кричали шёпотом, Михаил Владимирович то и дело
считал пульс Осе, прижимал трубку стетоскопа к его груди.
— Ты никогда не простишь себе, — твердила Таня, — у тебя был
шанс, пусть зыбкий, пусть сумасшедший, непонятный, незаконный, но он был. А ты
не воспользовался. И знаешь почему? Из трусости, по малодушию. Ты боишься
ответственности, опасаешься за своё доброе имя.
— Да, Танечка. Я боюсь, но не того, что ты думаешь. У меня
нет способа помочь Осе. Всё, что я имею, — несколько удачных опытов. Никто не
вправе использовать ребёнка, как лабораторное животное.
