«Уважаемая Софья Дмитриевна! Поздравляю Вас с днём рожденья!
Желаю здоровья и творческих успехов! И. З.».
Это сообщение было последним. Оно действительно пришло
двадцать минут назад, то есть в половине одиннадцатого. Перед ним пришло ещё
три. Соня не стала их читать, захлопнула телефон, поплелась назад, в прихожую.
— Не открывай, — шёпотом повторил папа.
Теперь он стоял рядом. Щеки порозовели. Трепетал нежный
седой пух на макушке. Глаза казались больше и ярче.
За дверью было тихо.
— Эй, вы ещё здесь? — спросила Соня.
Ответа не последовало.
— Кажется, ушли, — сказала Соня папе. — Я всё-таки открою,
посмотрю. Ладно?
Папа испуганно замотал головой.
Из-за температуры, из-за боли и постоянной стрельбы в ухе
всё было подёрнуто вязкой мутью, как будто воздух в маленькой квартире
сгустился.
— Ну чего ты боишься? — спросила Соня. — Тебе просто
приснился плохой сон.
— Нет, — сказал папа, — это не сон. Это всё наяву, Сонечка.
Прошу тебя, не открывай дверь.
— Никогда?
— Не знаю. Во всяком случае, сейчас не надо.
Несколько секунд они стояли и молча смотрели друг на друга.
— Ладно. Мне всё равно. Я лягу, — сказала Соня. — Ты не
помнишь, где у нас градусник?
Папа шагнул к ней и прикоснулся губами ко лбу.
— Тридцать восемь и два. Градусник ты разбила вчера ночью.
Не забудь, пожалуйста, вымести ртуть из-под кровати. Ты же знаешь, как это
вредно.
— Хорошо. А где веник?
— В машине. Ты стряхивала снег и оставила веник в багажнике.
А второго у нас нет. Но не вздумай за ним идти. Там метель, очень холодно.
Ртуть можно собрать влажной тряпочкой. Я бы сам это сделал, но…
Из комнаты послышалась соловьиная трель мобильного. Опять
пришло сообщение. В дверь позвонили, на этот раз так пронзительно громко, что
Соня вздрогнула.
— Софи, ты дома? Спишь, что ли?
Этот голос нельзя было не узнать. Раскатистый, зернистый
бас. Почти каждый день он звучал за кадром по телевизору на одном частном
непопулярном канале. В кадре при этом обычно показывали рекламу электронных
излучателей, которые лечат синусит, ожирение и воспаление предстательной
железы; жгучих целительниц, которые снимают порчу и возвращают блудных мужей;
аппаратики для удаления нежелательных волос и выращивания желательных. Папа
включал именно этот канал, специально, чтобы послушать, как Нолик пьющий
рекламирует своим авторитетным басом таблетки для лечения алкоголизма, как Нолик
толстый рассказывает о новейших методах мгновенного похудания.
Блудная жена ушла от Нолика год назад. К ворожеям он не
обращался, вместо этого торчал вечера напролёт на кухне у Лукьяновых и говорил,
что жизнь кончена.
— Софи, это я! Открой!
Бас Нолика звучал бодро и радостно. Соня подумала, что дело
совсем плохо. Раньше по утрам он не напивался. Несколько минут она возилась с
замками. Папа стоял рядом и напряжённо молчал. Дверь наконец открылась.
— Мяу-мяу! — сказал Нолик.
Его круглая физиономия сияла. Выпив, он всегда мяукал. Но
вместо запаха перегара Соне ударила в ноздри густая свежая волна аромата живых
цветов. Нолик держал под мышкой огромный букет роз. Багровые, почти чёрные
тугие бутоны были усыпаны капельками воды.
— Поздравляю. — Он перешагнул порог и потянулся губами к
Сониной щеке.
— С ума сошёл? — спросила Соня и поморщилась от очередной
пулемётной очереди в ухе.
— К сожалению, врождённая честность не даёт соврать, —
вздохнул Нолик и выпятил нижнюю губу, — это не я. Они лежали на коврике у
двери. Я только слышал, как кто-то спустился на лифте. Если ты сейчас
быстренько посмотришь в окно из кухни, ты, может быть, успеешь увидеть.
— Веник, — произнесла Соня и зашлась кашлем.
— Какой веник?! Шикарные розы! Ну, ты даёшь, Софи! —
возмутился Нолик. — Красота немыслимая, посмотри, понюхай! Надо обязательно
обрезать и обжечь стебли.
— Ключи от машины в кармане моей синей куртки, спустись и
принеси, пожалуйста, веник. Он в багажнике. Я разбила градусник, нужно смести
ртуть.
— А, понял, — кивнул Нолик. — Сейчас сделаю. Только не
бросай розы, поставь их в воду.
Дверь за ним закрылась. Соня осталась стоять, обняв обеими
руками шуршащий букет. Большой вазы в доме не было. Единственной посудиной,
подходящей по объёму, оказалось пластиковое помойное ведро. Соня вытащила из
него мешок с мусором, ополоснула, налила воду. Пока она возилась с цветами,
вернулся Нолик. Вместе с веником он принёс небольшой коричневый портфель и
торжественно вручил Соне.
— Помнишь, как говорит моя мама, когда теряются нужные вещи?
Где-нибудь лежит и молчит! Вот, он валялся под передним пассажирским сиденьем
и, конечно, молчал. Хотя, даже если бы он и мог что-то сказать, его бы вряд ли
услышали.
Это был папин портфель. Он пропал как раз в тот ужасный вечер,
девять дней назад.
— Папа! — позвала Соня. — Иди сюда, смотри, Нолик нашёл твой
драгоценный ридикюль.
— Не кричи, — прошептал папа, — я отлично слышу. Я тут,
рядом.
Он действительно стоял рядом, прямо перед Соней. За
несколько минут лицо его осунулось, состарилось, щеки сморщились и побледнели,
подёрнулись серой стариковской щетиной, седой пух пригладился, прилип к коже.
Глаза стали тусклыми и такими безнадёжными, что Соню пробрал озноб.
— Ты совсем не рад, что нашёлся портфель? — тихо спросила
Соня.
Папа скорбно покачал головой и положил руки ей на плечи.
Руки были слишком тяжёлые и тёплые. Соня крепко зажмурилась, пытаясь унять
головокружение, а когда открыла глаза, увидела испуганное лицо Нолика,
почувствовала его огромные лапы на плечах.
— Софи, посмотри на меня! Это я, Софи! Ты вообще меня
видишь? Слышишь? Что за верёвка у тебя на шее?
— Дурак! Это не верёвка, а бинт. У меня, Нолик, воспаление
среднего уха, я делала на ночь компресс, и он съехал. Я тебя отлично вижу и
слышу. В чём дело?
— Ты только что разговаривала с Дмитрием Николаевичем.
— Да. И что?
Нолик прижал ладонь к её лбу.
— У тебя жар. Но не такой сильный, чтобы бредить. Приди в
себя, пожалуйста.
