— Куда, ирод?!
— Пусти, сука, пусти, убью! — детина оттолкнул бабу локтем.
Баба упала. Детина размахивал тесаком и глухо рычал.
— Убил уже, насмерть зарезал! Брата родного, мужа моего
убил, ирод! — выла баба, поднимаясь и отряхивая юбку.
Между тем первый, в исподнем, прошёл несколько шагов, рухнул
на землю. По глухому стуку упавшего тела, по страшному сдавленному хрипу
Агапкин понял: отходит, и сделал быстрое инстинктивное движение к умирающему
мужику. Он всё-таки был врач. Но Володя стиснул его запястье, и Агапкин тут же
повиновался, без слов понял: да, зачем вмешиваться? Потом не оберёшься
неприятностей с полицией, а этому, в исподнем, всё равно уже не помочь. Судя по
хрипам, по тёмным пятнам на рубахе и на снегу, у него перерезано горло, задеты
шейные артерии.
Мужик с тесаком добежал до умирающего, застыл над ним. В
двух шагах застыла баба. На мгновение стало тихо. Агапкин успел разглядеть
совсем близко проход между домами. Ничего не стоило нырнуть туда и исчезнуть из
страшного двора.
— Нельзя помочь, так пойдёмте, — шепнул он на ухо Володе.
Володя ничего не ответил, только крепче стиснул его руку и
смотрел, не отрываясь, на мёртвого, на убийцу с тесаком, на бабу.
Убийца упал на колени и принялся тормошить тело, тупо,
жалобно повторяя:
— Проша, брат, ну ты чего, а?
Рядом бухнулась на колени баба и тихо, тонко завыла.
Простоволосая голова её приклонилась к плечу убийцы. А в освещённом дверном
проёме появилась ещё одна фигура, мальчик лет семи в длинной рубахе. Он зевал и
тёр глаза.
Володя потянул Агапкина к проходу и быстро, жарко шепнул на
ухо:
— Шекспир. «Гамлет».
Через минуту они оказались на соседней улице. Там горели
фонари. Снег был убран, светились окна в домах, у кинематографа ждали
извозчики. Закончился последний сеанс, стала выходить публика.
— Нам повезло больше, — тихо заметил Володя, — мы только что
наблюдали фильму живую, а не придуманную, причём бесплатно.
Навстречу попались двое городовых. Агапкин проводил их
взглядом и даже открыл рот, но ничего не сказал, тяжело вздохнул и, только
когда городовые остались далеко позади, нерешительно спросил:
— Может, всё-таки стоило сообщить?
— Зачем? Чтобы превратить высокую драму в бульварный
детектив? В смерти даже самого ничтожного человеческого существа есть
определённое величие. Но участок, допрос, протокол — это так пошло. Не
волнуйтесь, они и без нас найдут труп.
— Убийца успеет уйти.
— А вам что?
— Он ещё кого-нибудь убьёт.
— Обязательно. И вы ничего изменить не сможете. Городовые
тоже не смогут. Полиция, жандармерия, армия, казаки — никто не сумеет
остановить лавину. Очень скоро тысячи, миллионы таких мужиков с тесаками, с
винтовками и пулемётами заполнят улицы Москвы, Петрограда, всей России. Вместо
воды в реках потечёт кровь, и события девятьсот пятого покажутся лёгкой
опереткой.
— Вы как будто рады этому, — заметил Агапкин.
— Я рад, что лавина сметёт этот пошлый обывательский мирок,
уничтожит скучную буржуазность, биржи, банки, департаменты. Государство
прогнило и смердит, — Володя говорил негромко, но пафосно, как на митинге.
— Вы анархист? — спросил Агапкин.
— Не угадали.
— Социал-демократ?
— Не утруждайтесь. Я не принадлежу ни к одному из модных
политических направлений. Я презираю их, особенно те, которые проповедуют
равенство. Равенство — любимая иллюзия рабов, вечный соблазн профанического
большинства.
Агапкин молча слушал, косился на Володю, и ему казалось, что
сын профессора не шагает с ним рядом по тёмному Тверскому бульвару, по
хрустящей подмороженной слякоти вдоль пустых скамеек, а стоит на высокой
трибуне. И одет он не в студенческую шинель, а то ли в пурпурную римскую тогу,
то ли в какой-то причудливый средневековый плащ.
Москва, 2006
Пока шли от платной стоянки к зданию аэропорта, Сонины
кроссовки пропитались слякотью и затвердели. Соне казалось, что на ногах у неё
ледяные колодки. В зале прилетов Нолик нашёл свободный стол в кафе, усадил
Соню, сам отправился к справочной, поскольку рейса из Сиднея на табло не было.
Соня заказала чай и бутерброды. На соседнем стуле валялся тонкий глянцевый
журнал. Соня принялась листать его и тут же наткнулась на жирный рекламный
заголовок:
«Омоложение! Использование новейших биоэлектронных
технологий. Гибкая система скидок. Быстро, безболезненно, недорого. Гарантия
три года».
Далее следовал короткий наукообразный текст о
консервированных эмбрионах, вытяжке из половых желез орангутанга, моментальном
разглаживании морщин и глобальном оволосении головы. Под текстом сияли улыбками
две красивые женщины. «Угадайте, сколько мне лет?» — спрашивала блондинка.
«Главный мой капитал — красота, но нет в мире банка, в котором можно хранить
эту валюту», — признавалась брюнетка.
Прибежал возбуждённый Нолик, сказал, что самолёт из Сиднея
сел двадцать минут назад. Тут же у Сони зазвонил мобильный.
— Не волнуйся, я жду багаж. Если сидишь в кафе, допей и
съешь всё, что заказала, — услышала она спокойный низкий мамин голос.
Глаза защипало, губы задрожали. Соня вдруг почувствовала
себя совсем маленькой, как будто она стоит у забора на даче в детском
санатории, вжав лицо между досками, и ещё не видит, но уже точно знает, что
родители приехали забрать её домой.
— Мама, мамочка моя, как же я по тебе соскучилась!
— Ого, я не ослышалась? — хохотнула мама в трубку. — Ты ли
это, Софи, моя строгая учёная дочь?
Вера Сергеевна похудела и выглядела отлично. Даже
многочасовой перелёт никак на неё не подействовал. Пахло от неё какими-то
новыми духами с оттенком полыни. Высокий ворот синего свитера оттенял голубые
глаза, узкие, как будто слегка прищуренные в полуулыбке.
— Я выспалась в самолёте, но съесть там ничего не смогла,
кухня на австралийских авиалиниях отвратительная, просто умираю с голода.
Холодильник у тебя, разумеется, пустой. Предлагаю заехать куда-нибудь
поужинать.
— Мама, уже ночь, — напомнила Соня.
— Ничего, в Москве можно найти открытый ресторан в любое
время суток.
— Почему пустой холодильник? — обиженно встрял Нолик. — Я
вытащил Софи в супермаркет, мы все купили к вашему приезду.
