Москва, 1916
Ответное письмо из Харькова от доктора Лямпорта пришло
довольно скоро. Доктор сообщил, что действительно пользовал мальчика Иосифа
Каца в течение пяти месяцев. Туберкулёз, рак, дистрофия, малокровие исключены.
Вероятно, ребёнок страдает какой-то редкой разновидностью детской сухотки.
Впрочем, это само по себе диагнозом не является, ибо под старинным определением
«детская сухотка» скрываются многие недуги, медицине ещё не известные.
Заболевание не наследственное, ничего подобного ни у кого из
родственников не наблюдалось. Остальные дети в семье практически здоровы.
«Правда, самой семьи теперь нет,
— писал Лямпорт. —
В июне прошлого года случилось несчастье. Родители мальчика,
его бабушка и старший брат погибли при пожаре на даче. Полиция до сих пор не
знает, был это несчастный случай или поджог. Иосиф в это время гостил в Одессе
у замужней старшей сестры (я прописал ему морские купания). Каким образом
ребёнок оказался в Москве, на паперти, я не знаю. Найти других родственников
мне пока не удалось. Я справлялся у полицмейстера, он сказал, что в полицию
Харькова и Одессы по поводу пропажи мальчика Иосифа Каца никто не обращался.
Сестра с мужем из Одессы уехали, куда — неизвестно».
Ося жил в госпитале третью неделю. За это время ему сделали
все анализы, его осмотрели разные специалисты. Все вслед за Лямпортом говорили
о детской сухотке. Михаил Владимирович свозил Осю на приём к лучшему педиатру
Москвы профессору Грушину. Именно Грушин произнёс слово, которое давно
крутилось в голове у Михаила Владимировича: прогерия. Весьма редкое и
загадочное страдание неизвестной этимологии. Ребёнок рождается здоровым. Но
организм его изнашивается с удесятерённой скоростью, как будто за день он
проживает месяц, за месяц — год. Он стремительно стареет, оставаясь ребёнком и
умирает в одиннадцать-двенадцать лет глубоким стариком.
Как это лечить, никто не знает.
Ося читал Конан Дойля и Купера, играл в шашки с фельдшером
Васильевым, рисовал аэропланы, подводные лодки, дирижабли, разыгрывал перед
сёстрами-монахинями сцены из «Двенадцатой ночи» и «Короля Лира», уговаривал
Таню сводить его в Художественный театр.
— Если вы боитесь, что своим видом я распугаю публику, могу
нарядиться дамой, надеть шляпу с густой вуалью. Никто не заметит, что я седой и
сморщенный. Я буду дама-карлица, загадочная и прелестная. Карлицам ведь не
запрещено посещать театры?
— Хорошо, после Пасхи обязательно сходим в Художественный
театр, — обещала Таня.
Она просила отца забрать Осю из госпиталя домой.
— Он будет жить в моей комнате. Какой смысл держать его
здесь, раз лечить всё равно невозможно?
Михаил Владимирович возражал. У Оси слабое сердце. В
госпитале есть всё необходимое для экстренной помощи. На самом деле он просто
боялся, что Таня слишком привяжется к мальчику, он и сам успел привязаться к
Осе.
— Почему ты считаешь, что нельзя любить того, кто может
умереть в любую минуту? — однажды спросила Таня.
— Потому что когда эта минута приходит, больно нестерпимо, —
ответил профессор.
— Эта минута приходит всегда, рано или поздно, и значит,
любить можно только инфузорий, бактерий, да крыса Гришку Третьего.
— Ещё четырёх крыс, двух морских свинок, одного кролика, —
чуть слышно пробормотал Михаил Владимирович и тут же принялся напевать себе под
нос «Утро туманное».
— Что? — Таня резко остановилась и заговорила шёпотом, хотя
слышать их не мог никто, они шли по пустому Тверскому бульвару. — Ты
продолжаешь опыты? Тебе удалось? Почему же ты молчал?
— Потому что говорить пока не о чём. Я не уверен в
результатах, слишком мало времени прошло, но даже если что-то получается, то
лучше молчать. Ты сама это отлично понимаешь. — Михаил Владимирович обнял дочь
за плечи. — Ты видишь, что происходит с Агапкиным? Он близок к помешательству.
У него зверушки дохнут.
— Ты рассказал ему все?
— Я указал ему путь, но комментировать каждый свой шаг не
собираюсь, тем более я сам ещё ни в чём не уверен.
— Ты ни разу не делал это при нём, вместе с ним. Почему?
— Да, правда, почему?
— Погоди, папа, но он же не вылезает из лаборатории.
— Он спит иногда. Мне этого времени как раз хватает. Знаешь,
что самое странное? Он моих помолодевших зверушек не замечает. Я ничего не
говорю ему, но и не скрываю. Он как будто ослеп.
— Правда, ослеп. — Таня нахмурилась и, помолчав немного,
вдруг громко прошептала: — Но я тоже не видела ни одного животного со следами
трепанации. Григорию Третьему ты вскрывал череп. Да, зажило все удивительно
быстро, но ведь не на следующий же день, на голове была повязка почти неделю.
— Трепанация, кажется, не нужна. Все проще, но одновременно
и сложней в тысячу раз.
— Как?
— Если бы я знал — как? Если бы понимал — почему? Семь
опытов из десяти закончились успешно, без всякой трепанации. Впрочем, надо ещё
долго наблюдать, я не уверен. Вдруг они возьмут да и передохнут, или Федор
Фёдорович доберётся до них и вскроет черепа. Может, предупредить его, чтобы он
их не трогал?
— Выгони его, — сказала Таня после долгой паузы, — пригласи
доктора Потапенко или Маслова. Они с удовольствием с тобой поработают. Агапкин
неприятный какой-то, к тому же неврастеник.
— Ох и строга ты, матушка. — Профессор улыбнулся и покачал
головой. — Надо быть снисходительней, ты ведь собираешься стать лекарем.
Давай-ка зайдём в кондитерскую, ужасно хочется съесть лимонное пирожное и
выпить кофе.
— Папа, я тебя ни о чём больше пока не спрашиваю, — сказала
Таня, когда они сели за столик, — я правильно делаю?
— Спрашивай, не спрашивай, я даже самому себе пока не
решаюсь ответить на многие вопросы. Боюсь, не верю, не понимаю. Но остановиться
не могу. Это такая зараза, вроде наркотика. И хватит об этом.
— Ладно. — Таня пожала плечами и принялась листать меню.
Подошёл официант. Михаил Владимирович заказал себе сразу три
пирожных, кофе со сливками, рюмку ликёра. Таня долго думала, выбрала песочную
корзиночку с фруктами, чашку какао и попросила официанта, чтобы отправили с
посыльным большую яблочную шарлотку в госпиталь.
— Ося просил, — объяснила она отцу, — он любит. А забрать
его всё равно придётся. Того и гляди, нагрянет превосходительство, ты знаешь,
что будет.
— Что? — Михаил Владимирович изобразил комический испуг. —
Генерал потребует моей отставки? Но я тоже генерал, ты забыла?
