— Ну сколько ему может быть, как вы думаете?
Васильев на цыпочках подошёл к кушетке, при тусклом свете
стал вглядываться в лицо Оси. Во сне он больше походил на ребёнка, чем на
старика. Морщины разгладились, щеки и губы порозовели. Тень падала так, что не
видно было седины и стариковской плеши на круглой голове.
— Неужели правда ему только одиннадцатый год? — спросил
фельдшер.
— Да. Вряд ли больше. Но организм его изношен, как у
семидесятилетнего старика.
— Господи, помилуй, сколько же ему осталось?
— Год, полтора. Сердце слабое. Как проснётся, покормите ещё
раз и дайте побольше тёплого сладкого питья.
— Михаил Владимирович, вы хотите его здесь оставить?
— Хочу, не хочу, но деваться ему пока некуда.
— Так ведь мест совсем нет, все койки заняты, — возразил
фельдшер, — и его превосходительство узнают, будут возражать.
— Я не сказал, чтобы вы клали его в палату к раненым. Этого
не нужно. Пусть ночует здесь, в моём кабинете. Принесите ему белье, подушку,
зубную щётку, мыло, полотенце. А с его превосходительством я объяснюсь.
В вестибюле Михаил Владимирович увидел дочь. Таня дремала в
углу, в кресле.
— Я же велел тебе взять извозчика и ехать домой.
Таня зевнула, потрясла головой, чтобы проснуться, и спросила
сиплым, севшим голосом:
— А где Ося?
— Спит у меня в кабинете.
— Ты понял, что с ним?
— Боюсь, что да. Хотя это совершенно невероятно.
Москва, 2006
Ключи, перчатки, кошелёк. Эти три предмета казались Соне
заговорёнными. Они всегда исчезали в самый неподходящий момент, когда надо было
срочно выбегать из дома. Папа в таких случаях говорил: «Шишок, Шишок, поиграй и
отдай!» — и волшебным образом все находилось, будто правда жил в тесной
городской квартире капризный маленький домовой. Папу он слушался, Соню — нет.
Она металась по комнатам, по кухне, заглядывала во все шкафы
и ящики. Перчатки пропали бесследно. Оставалась надежда, что Соня забыла их в
машине. Кошелёк валялся на полке в ванной. Ключи Соня взяла папины, они лежали
в кармане его дублёнки. В том же кармане Соня обнаружила мятую цветную
картонку. Это была карточка гостя отеля «Кроун» в городе Зюльт-Ост, Германия.
«Зюльт, Зюльт», — повторяла про себя Соня, сбегая вниз по
лестнице.
Её старенький голубой «Фольксваген» стоял во дворе,
занесённый снегом и безнадёжно запертый с трёх сторон чужими машинами. Соня
посмотрела на часы и помчалась к метро, убеждая себя, что всё к лучшему. Сейчас
такие пробки, что можно застрять часа на полтора. А на метро она доедет за
двадцать минут, к тому же не придётся искать место для парковки.
На «Белорусской» неожиданно встал эскалатор. Сзади на Соню
навалился дядька в камуфляжной куртке. От него несло перегаром. Соня ухватилась
за поручень, чтобы не упасть на маленькую хрупкую бабушку. Не упала, но больно
вывернула правую руку.
На платформе скопилось много народу.
— Поезд дальше не пойдёт, просьба освободить вагоны, —
сообщил радиоголос.
Стрельба в правом ухе продолжалась. Температуру Соня сбила
анальгином. Голова слегка плыла, коленки дрожали от слабости. Толпа повалила из
поезда, сердитая дежурная вместе с милиционером быстро обходила вагоны. Из
последнего выволокли сонного дядьку в тулупе. Милиционер нёс его полосатый
баул, дядька ворчал и тёр глаза кулаками. Пустой поезд умчался со свистом. С
эскалатора хлынул очередной поток пассажиров. Соню теснили все ближе к краю
платформы, она решила не ждать, перейти на Кольцевую и доехать до «Кузнецкого
моста» через «Краснопресненскую».
По лестнице на переходе медленно двигалась плотная толпа.
Соне стало жарко. Она расстегнулась. Отлетела пуговица от дублёнки. Это была
уже третья потерянная пуговица, осталось всего две, а запасных не было. Соня с
тоской подумала, что придётся покупать и пришивать новые.
В голове продолжало пульсировать короткое глухое «Зюльт».
Это было похоже на стук дятла.
На гостевой карточке стояли две даты, приезда и отъезда.
Получалось, что папа прожил на маленьком острове Зюльте, в отеле «Кроун», в
номере 23 десять суток. То есть нигде больше в Германии он не был. Долетел до
Гамбурга, оттуда на поезде по знаменитой насыпной дамбе отправился на остров, в
город Зюльт-Ост. Зачем?
Когда она выскочила из метро и перебегала дорогу, в сумке
заверещал мобильный.
— Соня, с вами всё в порядке? Вы не заблудились? Не застряли
в пробке? — услышала она голос Валерия Павловича Кулика.
— Я скоро, я уже близко, — ответила Соня.
В нескольких сантиметрах от неё резко затормозил и засигналил
грязный «Форд». У Сони стукнуло сердце. Она только сейчас заметила, что
перебегает на красный, машин полно и она посреди улицы. В два прыжка она
добралась до разделительной полосы, чтобы дождаться зелёного.
— Я совсем рядом, — сказала она в трубку, — вот, я вижу,
кафе «Грин».
— Так, Соня! Вы опять все напутали. Не «Грин», а «Григ», и
не кафе, а ресторан. «Грин» это забегаловка. Не отключайтесь.
Кулик объяснял ей, как идти к ресторану, шаг за шагом, пока
она не оказалась внутри.
— Чем могу помочь? — надменно спросил охранник-шкаф в
безупречном костюме.
Вокруг был мрамор, живые цветы, картины в золочёных рамах,
бархатные кресла и зеркала. Гигантские, беспощадные зеркала, в которых
отражалось все в подробностях. Дублёнка, купленная пять лет назад на
Савеловском рынке, пучки ниток вместо пуговиц. Плохо сидящие, но единственные
приличные чёрные брюки. Коричневые сапоги в неистребимых разводах от соли
зимних московских улиц. Пух белого свитера давно скатался комочками. Волосы
следовало бы уложить феном, а лицо подкрасить. Но поскольку Соня почти никогда
этого не делала, то и сейчас забыла. А зеркала напомнили.
Швейцар не хотел её раздевать. Охранник говорил по телефону
и как будто не услышал её робкого «Меня ждут», стоял так, что она не могла его
обойти. Из зала вышла высокая, феноменально красивая брюнетка, остановилась,
принялась подкрашивать губы, искоса, неодобрительно посмотрела на Соню.
Особенно не понравились ей коричневые облезлые сапоги под чёрными брюками.
Наконец появился Кулик, большой, мягкий. Соня заметила, что
он сбрил остатки волос, стал откровенно лысым и расстался с очками, наверное,
линзы вставил. Он был без пиджака, голубая рубашка туго обтягивала пузо. Он
блестел, лоснился, улыбался и чувствовал себя здесь как дома.
