Отпевание кончилось. Полковник подставил плечо под чей-то
гроб и пошёл вместе с огромной процессией через всю Москву, к Всехсвятскому
братскому кладбищу. Путь был долгим. Иногда доносились приглушённые разговоры.
— Скоро, скоро кончится этот ужас.
— Они между собой перегрызутся, вот что! Из их ЦК ушла уже
дюжина министров.
— Им никто не верит, их никто не хочет. Они сами себе
надоели. Обещали мир, а пролили столько крови, обещали хлеб, а Россия на грани
голода.
— Через неделю будет новый переворот, новое правительство.
— Какое же?
— Учредительное собрание!
— Для этого не нужно переворотов, оно избрано законным
путём.
— Помилуйте, какие теперь законы, кроме их варварских
декретов? В Петрограде уже расстреливают юнкеров. Начали арестовывать
священников, за то, что отпевают погибших. И говорят, тоже будут расстреливать.
Уже были случаи.
— Керенский куда делся?
— Сбежал. Натворил дел и смылся.
— Уезжают послы. Посольства закрываются.
— Даже немцы не желают вступать с ними в мирные переговоры.
— Бросьте, немцы сами этих большевизанов тут у нас развели,
как чумных крыс.
Процессия иногда останавливалась у открытых церквей,
погибших опять отпевали. Только к вечеру добрели до кладбища.
Данилов ещё никогда не видел столько матерей и отцов,
одновременно, в одном месте, хоронивших своих детей. Десятки, сотни. Комья
земли стучали о крышки, матери и молодые жены бросались в могилы, плач стоял
такой, что разрывалось сердце.
Он не мог больше смотреть и слушать, побрёл прочь.
Что же дальше? Многие семьи бегут в Крым из Москвы и Питера.
Там пока спокойно. Наталья Владимировна в последнем письме настойчиво звала их
всех к себе, в Ялту. Но Михаил Владимирович категорически против.
— Я не убегу из дома по доброй воле. В гости бы съездил, с
радостью. Соскучился по Наташе, по Осе. Но удирать — с какой стати? Да и куда
мне сейчас, на костылях? Я здесь родился, здесь и помру.
В нетопленной тёмной квартире на Второй Тверской почти вся
вчерашняя ночь ушла на уговоры, споры. Данилов настаивал, что ехать необходимо.
Таня и Андрюша были на его стороне. Но Михаил Владимирович повторял: езжайте вы
четверо, с Мишенькой. А я останусь, с няней, с Фёдором. Нога заживёт, вернусь в
лазарет, буду работать. К тому же у меня тут лаборатория. Как я довезу все свои
банки, склянки, крыс?
— Наловлю я тебе там крыс, сколько душе угодно! — сказал
Андрюша.
— Папа, там тоже лазареты, и хирурги нужны, — сказала Таня.
— А здесь не нужны?
— Их, этих, лечить станешь? — хмуро спросил Андрюша.
— Для меня больные и раненые различаются по медицинскому
диагнозу, а не по партийной принадлежности. Человек страдает, я обязан помочь,
будь он хоть самый красный большевизан.
— Но ты же побежал с пистолетом, драться с ними!
— И опять побегу, если представится случай.
— Сам будешь стрелять, а потом лечить?
— Да, врач должен лечить всех, даже уголовных преступников.
И потом, если я сбегу, получится, что я признал их победу. Поверил, будто они
сильнее нас, испугался, сдался, бросил свой дом им на разграбление.
— Ага, то есть ты у нас смелый, а мы все, даже Павел
Николаевич, жалкие трусы?
— Андрей, перестань, не передёргивай! — сказал Данилов.
— Вы все перестаньте! — вмешалась Таня. — Папа, ты прекрасно
понимаешь, без тебя мы никуда не поедем.
— Таня, это шантаж. Вам четверым ехать действительно надо.
Того и гляди, начнутся аресты. Павлу оставаться опасно. Да и скоро тут есть
будет нечего. Ударят морозы. Езжайте. Бог даст, к весне этот ужас кончится,
вернётесь.
— Нет, папа. Без тебя мы никуда не поедем, — упрямо
повторяли Андрюша и Таня.
Данилов ещё в начале разговора понял, что спорить с Михаилом
Владимировичем бессмысленно, и теперь, возвращаясь с похорон по тёмным грязным
улицам, спорил с самим собой. Для него, боевого офицера, был только один путь —
служить, воевать. Ничего другого он не умел делать.
Служить теперь было некому. Красное правительство сместило
законного главнокомандующего Духонина и назначило на его место непонятно кого,
какого-то прапорщика Крыленко. Чтобы начать воевать, надо было ехать на Дон, к
Каледину. Туда собирались многие его бывшие однополчане и звали с собой. Это
означало разлуку с Таней, с Мишенькой. Бросить их здесь, в холодной, голодной,
смертельно опасной большевистской Москве, было немыслимо. Но и оставаться,
сидеть сложа руки, без оружия, Данилов не мог.
Существовал ещё третий вариант, о котором говорил Алексей
Алексеевич Брусилов. Старый генерал считал, что очень скоро большевики начнут
формировать настоящую, профессиональную армию. Они уже сейчас понимают, что с
ордами вооружённых дезертиров удержать власть невозможно. Им понадобятся
военные, и тогда появится возможность отнять у них власть без боя. Внедриться в
гущу войск, пронизать все изнутри духом боевого офицерства. Солдаты опомнятся,
устанут от собственного озверения, захотят порядка, станут слушаться своих прежних,
привычных командиров, и всё кончится само собой, бескровной победой над нелепым
красным кошмаром.
Данилов не возражал старому раненому генералу. Но про себя
знал: никакие компромиссы с большевиками невозможны. Подписывая договор с
чёртом, глупо тешить себя надеждой, что перехитришь лукавого.
Глава двадцать первая
Остров Зюлып, 2006
Михаил Павлович Данилов шёл к морю по уютной нарядной улице.
В витринах уже выставляли рождественские игрушки, по случаю субботы народу было
довольно много. Кроме туристов, на прогулку вышли и местные жители. Михаил
Павлович встречал знакомых, улыбался, останавливался, чтобы обменяться парой
слов. После того, как пять лет назад его показывали по гамбургскому
телевидению, никто не упускал случая поздороваться с ним и поболтать.
Из кондитерской выскочили две девочки в ярких куртках.
— Здравствуйте, герр Данилофф, вам очень идёт эта шапка, —
сказала пятнадцатилетняя Кристина, дочь соседей.
Когда он прошёл, они захихикали. Шапка у него была детская,
с двумя помпонами. Он её терпеть не мог, надевал редко, только ради Герды, она
сама связала её для него на прошлое Рождество.
