Москва, 2006
Соня проснулась среди ночи от странного звука, как будто за
стеной кто-то пытался завести мотоцикл. Несколько минут она лежала, ничего не
понимая, смотрела в потолок. Было холодно, на улице мела метель. Следовало
встать, закрыть форточку, посмотреть, что там, за стеной, происходит.
На экране мобильника высветилось время — половина
четвёртого. Спать больше не хотелось. Температура упала. Соня поняла наконец,
что уснула в папиной комнате, на его тахте, а за стеной храпит Нолик.
Напротив окна качался фонарь, тени на потолке и на стенах
двигались. Соне вдруг показалось, что папина комната живёт своей таинственной
ночной жизнью и она, Соня, здесь лишняя. Никто не должен видеть, как трагически
сгорбилась настольная лампа, как дрожат занавески, как блестит подёрнутый
слёзной влагой огромный прямоугольный глаз, зеркало платяного шкафа. Стоило
шевельнуться, и тахта заскрипела.
— Лежишь? — послышалось Соне. — А ты не думаешь, что твоего
любимого папочку могли убить?
— Кто? Почему? — испуганно вскрикнула Соня и от звука
собственного голоса окончательно проснулась, включила свет.
Диагноз, который поставил врач «скорой», ни у кого не вызвал
сомнений: острая сердечная недостаточность. Соня была в тот день как
сомнамбула, механически отвечала на вопросы, под диктовку врача и милиционера
заполнила разлинованный бланк.
«Я, Лукьянова Софья Дмитриевна, 1976 года рождения,
проживающая по такому-то адресу. Такого-то числа, в таком-то часу я зашла в
комнату своего отца, Лукьянова Дмитрия Николаевича, 1939 года рождения. Он
лежал на кровати, на спине, накрытый одеялом. Дыхание отсутствовало, пульс не
прощупывался, кожа на ощупь была холодной…»
Она упрямо повторяла, что её папа был здоров и на сердце
никогда не жаловался, как будто хотела доказать им и себе, что смерть —
недоразумение, сейчас он откроет глаза, встанет.
— Шестьдесят семь лет, к тому же Москва. Кошмарная экология,
постоянные стрессы, — объяснял врач.
Он был пожилой и вежливый. Он сказал, что о такой смерти
можно только мечтать. Человек не мучился, умер во сне, в своей постели. Да, наверное,
мог бы прожить ещё лет десять-пятнадцать, но сейчас молодые мрут как мухи, а
тут старик.
Все хлопоты, расходы на похороны и поминки взял на себя
институт. Кира Геннадьевна, жена Бима, постоянно находилась рядом с Соней,
кормила её успокоительными таблетками, но у Сони были сильные спазмы в горле,
она с трудом сумела проглотить только одну капсулу, а потом началась
неудержимая рвота, и пока все сидели за поминальным столом, Соню в ванной
выворачивало наизнанку.
На следующий день после похорон и поминок у Сони поднялась
температура. Она не подходила к городскому телефону. Мобильный отключили за
неуплату.
Вчера кто-то положил деньги, и мобильный заработал.
— Если постоянно думать об этом, можно сойти с ума, — сказала
себе Соня, — ведь никому, ни единому человеку такое в голову не пришло.
Соня сжала виски и заплакала.
Между тем храп прекратился. За стеной послышалась возня,
скрип, кашель, шарканье. Нолик в пледе, как в римской тоге, возник в дверном
проёме.
— Ты чего? — спросил он сквозь зевоту.
Соня продолжала плакать и не могла сказать ни слова. Нолик
сходил на кухню, вернулся с чашкой холодного чая. Она пила, и зубы стучали о
край чашки.
— А температура упала, — сказал Нолик, пощупав её лоб, —
будешь рыдать, опять поднимется.
— Иди спать, — сказала Соня.
— Ну ты даёшь! — возмутился Нолик. — Ты бы на моём месте
ушла? Заснула бы? Слушай, ты так и не рассказала, о чём вчера вы говорили с
этим Беркутом? Что в итоге он тебе предложил?
— С Куликом. — Соня всхлипнула. — Он назначил встречу на
завтра. Там какой-то грандиозный международный проект, создание биоэлектронного
гибрида. Морфогенез in vitro, под контролем компьютера.
— Не понял. — Нолик нахмурился и покрутил головой.
— Они хотят не просто выращивать ткани в пробирках, но
руководить этим процессом, командовать клеткой, — объяснила Соня и вытерла
слёзы. — Конечно, теоретически это имеет отношение к моей теме, но всё-таки
странно, почему вдруг они проявили такую активность. Кулик даже не стал ждать
моего звонка, позвонил сам. Это совершенно на него не похоже.
— У тебя, Софи, заниженная самооценка. Встряхнись, приди в
себя. Смотри, сколько всего хорошего случилось. Остаётся только вылечить твоё
ухо.
— И оживить папу, — пробормотала Соня.
— Всё, хватит! — Нолик повысил голос, встал, прошёлся по
комнате. — Когда умирают родители, это больно, тяжело. Но, Софи, это нормально.
Дети не должны тормозить на полном ходу, понимаешь? Если я не сопьюсь
окончательно и всё-таки найдётся женщина, которая решится родить от меня
ребёнка, я буду заранее готовить его к этому, приучать к простой мысли, что
родители уходят первыми. Да, Дмитрий Николаевич умер, горе огромное, но твоя
жизнь продолжается.
— А если его убили? — вдруг спросила Соня.
Нолик застыл с открытым ртом, закашлялся, схватил бумажный
платок, распотрошил трясущимися руками всю пачку, вытер мокрый лоб.
— Есть яды, которые не оставляют никаких следов в организме
и своим действием имитируют картину естественной смерти, например от острой
сердечной недостаточности, — чужим, механическим голосом продолжала Соня. —
Что-то происходило в жизни папы в последние два месяца. Он сильно изменился.
Кто-то давил на него, от него чего-то хотели. В ресторане, в последний вечер, у
него состоялся с кем-то очень тяжёлый разговор. Я никогда не видела его в таком
состоянии, пожалуй, только когда мама уехала, и то он держался лучше.
— Так может, у него просто болело сердце, и он тебе ничего
не говорил? — спросил Нолик, немного успокоившись. — Дмитрий Николаевич всегда
был здоровым, привык к этому. И тут — как гром среди ясного неба. Боли в
сердце, плохое самочувствие. Он мог ходить на какие-то обследования, пытался
лечиться и не хотел тебя грузить. Возможно, и в Германию он летал, чтобы
проконсультироваться с врачами, пройти курс лечения. Болезнь на него давила,
Софи, какая-то тяжёлая и сложная болезнь сердца, от которой он в итоге умер. Не
накручивай себя, не выдумывай злодеев с ядом в ресторане.
— Логично, — Соня вздохнула, — да, пожалуй, ты прав. Ну, а
портфель? Фотографии?
— Да! Насчёт фотографий! — крикнул Нолик и по своей дурацкой
театральной привычке хлопнул себя по лбу. Иногда он не рассчитывал силы, и на
лбу оставались красные полосы. — Я понял, кого мне напоминает девочка с косой!
Странно, что ты не узнала её!
