«И пролил Господь на Содом и Гоморру дождём серу и огонь… и
ниспроверг города сии, и всю окрестность сию, и всех жителей городов сих… Жена
же Лотова оглянулась позади его, и стала соляным столпом».
Когда он проснулся, в маленькой процедурной было пусто. Керосинка
коптила. Он попробовал приподняться. Температура немного упала, стало легче
двигаться, уже не сводило судорогой все мышцы, но голова болела по-прежнему. Он
поправил фитиль керосинки, надорвал конверт.
В письме Наталья Владимировна рассказывала, как Ося всех
перепугал. Болел тяжело и страшно. Температура поднималась до сорока градусов.
Судороги, сильнейшие сердцебиения, приступы удушья. Доктора не могли понять, в
чём дело. Смотрели горло, слушали лёгкие, проверяли, нет ли сыпи. Были
чудовищные головные боли, он метался по комнате, иногда терял сознание. Никакие
лекарства не помогали, однако стоило плотно задёрнуть шторы, погасить свет, ему
становилось немного легче. Жар не спадал, но притуплялась боль, успокаивалось
сердцебиение.
Утром на третьи сутки Ося проснулся совершенно здоровым,
бодрым, словно и не было ничего. Теперь отлично себя чувствует, сочинил ещё две
главы романа о своих индейцах. Что с ним было, так никто и не понял.
Далее следовали страницы, исписанные быстрым косым почерком
Оси.
«Не две главы, а полторы, к тому же сырые, пришлю, когда все
поправлю. Заболел я по собственной вине. Рассказывать стыдно, однако придётся.
Если не я, так Наточка напишет и, конечно, все преувеличит.
Итак, мне надо было кое-что проверить. Мой главный герой
Икамуша Рваное Ухо спасался от колдуна племени Яганов, страшного злодея по
имени Ауа Огненный Чих. Так вышло, что единственным вариантом спасения для него
стал прыжок со скалы в бушующее море. Я должен был убедиться, что Икамуша
выживет, понять, что он чувствовал, когда прыгал, когда плыл в бурю в открытом
море. Я нашёл подходящую скалу. На всякий случай взял с собой своего лучшего
друга Алёшу Семёнова. Если начну тонуть, он бросит мне спасательный круг и
позовёт кого-нибудь на помощь.
Был шторм, не больше трёх баллов. Для меня ерунда, я плаваю
очень хорошо. Этого даже Наточка отрицать не станет. Там, на скале, Алёша
принялся меня отговаривать. Но я знал: если откажусь, мой Икамуша погибнет или
придётся делать кошмарную вещь — менять целиком весь сюжет, переписывать все
заново.
Я разделся, приготовился прыгать. Но вдруг у меня страшно
заболела голова, прямо прострелило болью, свело все мышцы, я не мог двинуться с
места. Я застыл, как соляной столп, свалился плашмя на камни, едва не расшиб
голову и не скатился в море. Алёша успел подхватить и удержать меня, оттащил
подальше, побежал к дороге, кричал, звал на помощь, но я уже ничего не слышал,
потерял сознание. Помню только, как меня несли, потом везли на извозчике
какой-то офицер и красивая дама. Мне было ужасно плохо, я думал, что умираю,
как когда-то в Москве, в госпитале».
Федор сложил письмо, убрал под подушку. Михаил Владимирович
и Таня, конечно, простят, что вскрыл, прочитал.
«Рыбы поднимаются на поверхность. Мыши и крысы теряют страх
перед кошками. Паразит управляет поведением промежуточного хозяина. А чего он
хочет от постоянного своего жилища? Чтобы оно оставалось в целости и
сохранности! Они чувствуют то, что чувствуем мы? Они читают мысли? Ося надумал
прыгнуть со скалы в море. Я решил застрелиться. Они поняли наши намерения и
пустили в мозг дозу парализующего яда? Ни у него, ни у меня ничего не вышло. В
последний момент он и я одинаково застыли соляными столпами, как бедная жена
Лота. Почему? Потому что, когда тебе дали возможность убежать от смерти, нельзя
оглядываться назад и смотреть ей в глаза».
Остров Зюльт, 2006
Сверху, из кабинета Микки, с утра слышна была музыка. Герда
обрадовалась. В последнюю неделю Микки ей не нравился. Он стал вялым, каким-то
сонным. Отказывался от еды. Лежал днём на диване, глядя в потолок, чего прежде
никогда с ним не случалось. Герда насильно выгоняла его на прогулки, но он
возвращался минут через двадцать и опять ложился на диван. Она придумывала
разные поводы, чтобы пройтись по городку, по магазинам.
— Микки, вам нужен приличный свитер.
— Зачем?
— Если опять приедут с телевидения, вам совершенно не в чём
сниматься.
— Я больше не буду сниматься.
— Никогда?
— Герда, пожалуйста, оставь меня в покое.
Она поджимала губы, молчала, но выдерживала не более
получаса.
— Микки, занавески в кухне висят уже пятнадцать лет, ровно
столько, сколько я здесь работаю. Пятна не отстирываются, смотреть противно,
нужны новые.
— Возьми деньги и купи.
— А потом вы станете говорить, что у вас рябит в глазах и
голова болит от такой расцветки? Нет уж, извольте слезть с дивана и дойти со
мной до магазина. Заодно купим вам пару тёплых рубашек, свитер и ещё плед в
гостевую комнату.
— Зачем? Я не жду гостей.
— Вы не ждёте, а они возьмут да и приедут.
— Кто?
— Ну, например, тот пожилой журналист из Петербурга, который
пишет про войну и про знаменитых шпионов.
— Разве ты не помнишь, я запретил пускать его в дом?
— Почему?
— Мне не нравится, как он пишет.
Герда опять замолчала, нарочно громко загремела посудой и
даже разбила пару тарелок. Это помогло ей выдержать более долгую паузу, целых
полтора часа. Когда весь первый этаж был вылизан до абсолютной стерильности,
она взяла пылесос и решительно затопала вверх по лестнице.
Микки все так же лежал на диване в своём кабинете и смотрел
в потолок. Герда пропылесосила все в кабинете. Когда очередь дошла до дивана,
Микки тяжело вздохнул, встал, ушёл на балкон и сел там в кресло-качалку. Герда
выключила пылесос, спустилась вниз и тут же вернулась с тёплой курткой.
— Микки, вы простудитесь.
— Спасибо.
— Микки, я всё-таки должна вам сказать. Гостевая комната
выглядит неприлично. Там плед, протёртый до дыр, нет коврика у кровати и
подушки маленькие. Русские, между прочим, любят спать на больших подушках.
— Ты откуда знаешь?
— Марта рассказывала, горничная из отеля «Парадиз».
— Да к чёрту твою Марту с подушками! Откуда знаешь, что
приедут именно русские, да ещё захотят ночевать в гостевой комнате?
— Чувствую, — отвечала Герда, надменно выпячивая губу, — сон
мне такой приснился. А сны у меня всегда вещие.