Зубов отлично помнил нервические намёки Агапкина, он дважды
прослушивал запись, прежде чем отдать её Кольту. Из того, что болтал старик,
Соня вряд ли сумела составить для себя более или менее чёткую картину. Агапкин
только напугал её и озадачил, это обычная манера старца. Но два послания от
Нолика должны были внести некоторую ясность в тот тревожный хаос, который
остался у неё в голове после встречи с Агапкиным.
Вероятно, в Гамбурге она провела бессонную ночь. В пять утра
отправила послание некой Оксане.
«Оксюша, привет! Прости, что пишу и звоню так редко, и
всегда только по делу. Я сейчас в Германии. Без твоей помощи не обойдусь.
Пожалуйста, позвони мне домой, там мама. Она передаст тебе банку с витаминами.
Их принимал мой папа. Он умер две недели назад. Диагноз — острая сердечная
недостаточность. Само собой, официально экспертизу оформлять не надо. Просто
сделай это для меня и напиши о результатах. Я почти уверена, внутри капсул
именно витамины, ничего больше.
Целую тебя. С.Л.»
Проклятый старик заразил её подозрениями, так же как Кольта.
Но для Кольта Дмитрий Лукьянов лишь промежуточное звено, чужой человек, а для
Сони родной отец, которого она очень любила. Она не успокоится, пока не найдёт
ответ. Именно об этом она думала всю ночь, перебирала разные варианты. И только
что, уже здесь, в поезде, ответила Нолику.
«Нолик! Спасибо, ты умница, и я никогда в этом не сомневалась!
Конечно, ты должен был стать историком, а не актёром.
Михаила Павловича Данилова мне самой искать вряд ли
придётся. Кажется, меня приведут к нему за руку. Из Гамбурга я еду на остров
Зюльт. Там лаборатория. Кому и зачем это нужно, я пока не поняла и не знаю, как
ко всему этому относиться.
Сейчас в голове у меня полнейшая путаница. Прежде всего хочу
понять, почему умер папа? Он ведь тоже ездил на остров Зюльт, прожил десять
дней в гостинице. Я случайно нашла у него в кармане карточку гостя. Он хотел
мне все рассказать, но не мог решиться. Я догадываюсь почему. Он оттягивал,
откладывал этот разговор и в итоге не успел.
Нолик, дорогой мой, хороший, пожалуйста, не волнуйся. Я
уверена, ничего плохого здесь со мной не случится. Возможно, даже наоборот. Но
только для меня сейчас главное — папа.
Целую тебя, обнимаю, скучаю. Держись, не пей, продолжай
разгадывать исторические ребусы. Мне это сейчас очень нужно.
Твоя Репчатая».
«Интересно, что она думает обо мне? Почему, зная уже так
много, не задаёт вопросов? — размышлял Зубов, изредка поглядывая на Соню поверх
книги. — Неужели подозревает, что я могу быть косвенно причастен к смерти её
отца? Вряд ли. Никакой враждебности по отношению к себе я не чувствую.
Некоторое напряжение есть, но это вполне понятно. Мне повезло хотя бы в том,
что старый неврастеник не сообщил ей, с кем её папа ужинал в ресторане в
последний вечер своей жизни. И хорошо, что сам Лукьянов не успел ничего
рассказать, не назвал ей моего имени».
— Море, — сказала Соня, — смотрите, море с обеих сторон. Мы
едем по знаменитой дамбе, самой длинной в Европе.
— Да, — кивнул Зубов и захлопнул книгу, — осталось минут
десять.
— Жалко, я не догадалась взять с собой роман Зигфрида Ленца.
Сейчас бы перечитала с удовольствием. Он так ярко описал эти места, дамбу,
остров, море. Я читала очень давно, но сейчас у меня такое чувство, будто я
здесь уже бывала. Иван Анатольевич, почему вы сразу мне не сказали, что мы едем
именно на остров Зюльт?
— Разве? Мне казалось, я говорил вам ещё тогда, в Москве, в
ресторане.
— Нет. Вы назвали Гамбург. Но теперь уж неважно. Там в
городе должен быть книжный магазин, попробую найти роман, заодно вспомню
немецкий.
— Не найдёте, закажем по Интернету.
— Да, хорошая идея. А вы что читаете?
Она взяла книгу, пробежала глазами аннотацию, потом открыла,
как раз там, где была дарственная надпись. Лицо её вытянулось, она закрыла
книгу, отдала ему и спросила:
— Иван Анатольевич, вы служили в КГБ?
— Служил. Но вышел в отставку девять лет назад.
— Очень интересно. А чин у вас какой?
— Полковник.
— До генерала не захотели дослужиться?
— Хотел. Но пришлось уйти. Надо было кормить семью.
— Она у вас большая?
— Жена, двое сыновей, теперь ещё и внучка, плюс родители,
мои и жены, пенсионеры.
— И вы один всех кормите?
— Сейчас уже не один. Старший сын стал неплохо зарабатывать,
жене прибавили зарплату. Она преподаватель в педагогическом институте. Но в
начале девяностых было очень трудно. А мне как раз предложили хорошую работу.
— Не жалеете?
— Нет.
Она помолчала немного.
— Значит, с Агапкиным Фёдором Фёдоровичем вы коллеги?
Поезд остановился. Зубов взял у Сони чемодан и спокойно
произнёс:
— Агапкин? Не тот ли старец, о котором рассказывал Борис
Иванович Мельник?
— Он самый, — кивнула Соня и больше не задала ни одного
вопроса.
Когда вышли на платформу, она поёжилась.
— Да, здесь правда холодней, чем в Гамбурге.
— Я предупреждал. Наденьте капюшон. Ну что, сразу едем в
лабораторию или всё-таки сначала в гостиницу?
— А можно в лабораторию?
— Неужели так не терпится посмотреть?
— Мгм.
— Хорошо. Только завезём ваш чемодан и мою сумку. Тут все
близко. Остров совсем маленький.
— Да, я знаю.
Они доехали на такси за десять минут. Сидя с ней рядом на
заднем сиденье, Зубов чувствовал, как она напряглась.
— Софья Дмитриевна, не хотите всё-таки отдохнуть немного?
— Я вовсе не устала.
На неё было жалко смотреть. Они вошли в уютный гостиничный
холл. Соня вдруг застыла, испуганно огляделась. Она едва сдерживала слёзы.
Зубов усадил её в кресло, быстро заполнил карточки на ресепшене. Когда он
вернулся к ней, ему показалось, она сейчас грохнется в обморок.
— С вами всё в порядке?
— Да.
— Хорошо. Значит, заносим вещи и сразу спускаемся.
Она кивнула и пошла вслед за портье, который взял её
чемодан.
