— Ну вот ещё! — Андрюша мстительно туго стянул узел,
прихватил и дёрнул прядь волос. — Нянька глухая, они обе орали на всю квартиру.
— Эй, больно! — взвизгнула Таня.
— Если его не убьют на войне, я вызову его на дуэль!
Стреляться станем с десяти шагов. Он стреляет лучше, прикончит меня мгновенно,
и ты будешь виновата, — заявил Андрюша и раскрутил Таню за плечи, как будто она
была игрушечным волчком.
— Дурак! — Таня чуть не упала, неестественным, слишком
детским движением оттолкнула брата, на ощупь вытянула прядь из узла, при этом
ещё безнадёжней запутав волосы, и застыла посреди гостиной в полнейшей,
бархатной темноте, которая стала быстро наполняться запахами и звуками. Они
казались ярче и значительней, чем в обычной, зрячей, жизни.
«Он решился. Он сошёл сума. Его могут убить на войне. Жена!
Какая, к чёрту, из меня жена?» — думала Таня, слепо щупая и нюхая тёплый воздух
гостиной.
Ноздри её трепетали, перед глазами во мраке плавали радужные
круги.
Сквозь высокий голос Плевицкой и сухой треск граммофонной
иглы Таня услышала, как выразительно сопит старая нянька в бархатном кресле и
как от неё пахнет ванильными сухарями. Слева, из буфетной, донёсся музыкальный
звон посуды, густо потянуло одеколоном «Гвоздика». Лакей Степа поливался им
каждое утро. Из отцовского кабинета приплыл мягкий медовый дым сигары. Таня
сделала несколько неверных шагов в неизвестность. Раздался тихий фальшивый
Андрюшин смех, отрешённый художественный свист Володи. Её вдруг обдало сухим
жаром. Она испугалась, что сейчас налетит на печь, и тут же врезалась во что-то
большое, тёплое, шершавое.
— Танечка, — пробормотал полковник Данилов, — Танечка.
Ничего больше он сказать не мог. Он только что вошёл в
гостиную, столкнулся с незрячей Таней. Они обнялись, нечаянно, неловко, и так
застыли. Она успела услышать, как быстро у него бьётся сердце. Он успел
прикоснуться губами к её макушке, к белой тончайшей линии пробора.
Таня оттолкнула Данилова, содрала с глаз чёрную повязку и
пыталась распутать волосы.
— Павел Николаевич, ну, помогите же мне! — собственный голос
показался ей противным, визгливым.
У полковника слегка дрожали руки, когда он выпутывал пряди
её волос, застрявшие в узле. Тане хотелось его ударить и поцеловать, хотелось,
чтобы он ушёл сию минуту и чтобы не уходил никогда. Она наконец могла видеть.
Он стоял перед ней, комкая в руках чёрный шарф. Она чувствовала, как у неё
пылают щеки.
Когда Таня называла полковника Данилова стареньким и
седеньким, она, конечно, лгала, прежде всего самой себе. Полковнику было
тридцать семь лет. Невысокий, крепкий, сероглазый, он стал седым на фронте, ещё
на японской войне. Тане он снился чуть ли не каждую ночь. Сны были совершенно
неприличные. Она злилась и при встрече боялась взглянуть ему в глаза, как будто
и вправду уже произошло между ними все то стыдное, жаркое, жуткое, отчего
второй год подряд она просыпалась среди ночи, жадно пила воду и бежала глядеться
в зеркало в зыбком свете уличного фонаря, льющегося в окно спальни.
Утром на первых двух уроках в гимназии Таня зевала,
жмурилась, грызла кончик своей длинной светлой косы. Потом про сон забывала,
жила, как обычно, вплоть до следующей ночи.
Володя язвил, что сестра влюбилась в старого монархиста,
ретрограда, мракобеса, и теперь ей только остаётся повесить у себя в комнате
семейный портрет Романовых, венчаться с полковником, рожать ему детей,
толстеть, тупеть и вышивать крестиком.
Андрюша мрачно, выразительно ревновал. Ему едва исполнилось
двенадцать. Мама умерла родами, когда он появился на свет. Таня была похожа на
маму, много возилась с маленьким братом. Няня внушила Андрюше, что маменька
стала ангелом и смотрит на него с неба. Андрюша внушил самому себе, что Таня —
полноправный земной представитель ангела маменьки и потому должна прилежно
выполнять все ангельские обязанности.
К Таниным поклонникам он относился снисходительно, презирал
их и даже иногда жалел. Только полковника Данилова ненавидел, тихо и серьёзно.
«Ерунда. Андрюшка все выдумал», — решила Таня, подошла к
этажерке, принялась перебирать граммофонные пластинки.
Андрюша встал рядом, спиной к гостю, картинно приклонил
голову сестре на плечо. Они были почти одного роста, и стоять ему так, с
вывернутой шеей, было ужасно неудобно. Полковник остался один посреди гостиной.
Подождав минуту, он кашлянул и тихо произнёс:
— Татьяна Михайловна, поздравляю вас с именинами, тут вот
подарок. — Он вытащил из кармана маленький ювелирный футляр и протянул Тане.
Таня вдруг испугалась. Она поняла, что это не ерунда, что
Данилов действительно говорил с её отцом о ней, а отец настолько занят своими
пробирками и крысами, что не взял на себя труд предупредить Таню.
Золотой замочек не открывался. Таня сломала ноготь.
— Давайте, я попробую, — подал голос Володя, который до этой
минуты сидел в кресле, рассеянно листая журнал.
В первую секунду Тане показалось, что на синем бархате сидит
живой светлячок. Володя присвистнул. Андрюша презрительно фыркнул и
пробормотал: «Подумаешь, стекляшка!» Данилов надел Тане на безымянный палец
кольцо из белого металла с небольшим, удивительно ярким прозрачным камнем.
Кольцо оказалось впору.
— Его носила ещё моя прабабушка, — сказал полковник, — потом
бабушка, мать. У меня нет никого, кроме вас, Татьяна Михайловна. Отпуск
кончается, завтра я возвращаюсь на фронт. Ждать меня некому. Простите. — Он поцеловал
Тане руку и быстро вышел.
— Бедненький, — прошипел из угла Андрюша.
— Ну, что же ты застыла? — усмехнулся Володя. — Беги,
догони, заплачь, скажи: милый, ах, я твоя!
— Вы, два идиота, заткнитесь! — крикнула Таня почему-то
по-английски и побежала догонять Данилова.
— Дети, что случилось? Танечка куда помчалась? Где Мишенька?
— прошуршал ей вслед испуганный голос няни.
В прихожей полковник надевал шинель.
— Завтра? — глухо спросила Таня.
Плохо понимая, что делает, она ухватилась за лацканы его
шинели, притянула к себе, уткнулась лицом ему в грудь и забормотала:
— Нет, нет, я замуж за вас не выйду ни за что. Я слишком
люблю вас, а семейная жизнь пошлость, скука. И запомните. Если вас там убьют, я
жить не стану.
Он погладил её по голове, поцеловал в лоб.
— Будете ждать меня, Танечка, так и не убьют. Я вернусь, мы
обвенчаемся. Михаил Владимирович сказал, это вам решать. Он никаких преград не
видит. Разве что война, так она кончится, надеюсь, что скоро.
