— Да, наверное, — кивнул Кольт, — но Дмитрий вовсе не
биолог, а инженер. Родные руки! Это же не фамильные драгоценности, не
какой-нибудь алмаз в пятьдесят карат. От этого невозможно сразу получить
прибыль, просто так продать. Всё равно сначала нужен специалист, биолог.
— Получить прибыль, продать, — старик сморщился и пожевал
губами, — родные руки для Тани это как раз те, которые не продадут. Но ты,
Пётр, вряд ли поймёшь. Вообще, я устал, слишком многое приходится тебе
объяснять. Давай отложим этот разговор. Я хочу сегодня ещё поработать.
— Хорошо, — вздохнул Кольт, — давай отложим. Только ответь
на последний вопрос. Ты собираешься отдать всю информацию именно Софи? Ты эти
свои драгоценные каракули расшифровываешь только для неё или ради самого
препарата?
— Для неё. Только для неё.
— А если она откажется? Если у неё, как когда-то у её
прапрадеда Свешникова, возникнут эти бредовые идеи о моральной ответственности,
о том, что сделать метод универсальным и общедоступным невозможно, а
омолаживать избранных безнравственно и опасно для человечества?
— И пусть! И отлично! Не надо ничего.
— Вот сейчас ты врёшь, — Кольт усмехнулся и покачал головой,
— не только мне, но и самому себе. Ты не можешь допустить, чтобы открытие
Свешникова исчезло навсегда. Ты сам ждёшь не дождёшься.
— Да, Пётр. Конечно, вру, конечно, жду, — старик тяжело
вздохнул, — просто мне страшно за девочку, я не могу себе простить.
— Брось, Федор, прежде всего тебе страшно за самого себя.
Тебе нужен препарат, время уходит, и в этом всё дело.
— Пётр, Пётр, иногда мне с тобой бывает так противно
разговаривать. Не пей больше. Тебе нельзя. С похмелья ты злой и глупый. Знаешь,
что для тебя сегодня самое главное? Найти человека, который убил Дмитрия.
Потому что скоро он попытается убить Софи. Смотри, не опоздай, без неё у тебя
ничего не выйдет. Это я тебе гарантирую.
Москва, 1917
Федор не заметил, как подошёл к особняку на Большой
Никитской. У подъезда стоял крытый автомобиль, рядом топтались двое солдат в
шинелях, с винтовками за плечами.
Федор хотел пройти мимо особняка, но уже было поздно.
Солдаты заметили, как он замешкался у подъезда, преградили ему путь.
— Куда? Стой!
Он не успел ответить. Дверь открылась. Появился юноша в
гимнастёрке и спокойно сказал:
— Пропустите. Это к нам. Свой.
— Что происходит? — спросил Федор, оказавшись в прихожей.
— Раздевайтесь, проходите, — он взял у Агапкина из рук
пальто, — подождите в гостиной. Я доложу.
На вешалке висели новенькие кожаные куртки. В доме было
довольно тепло, но не от парового отопления. Топились печи. В гостиной весело
пылал огонь в камине. В кресле сидела Зина с ребёнком на руках. Она улыбнулась.
— Здравствуйте. Танечка только что заснула. Не встаю, сижу,
как мышка, боюсь разбудить.
Её спокойный, уютный шёпот, румяное круглое лицо,
приветливая улыбка, вид спящей девочки, завёрнутой в шёлковое стёганое одеяло с
белоснежным кружевным уголком, чистота и покой гостиной ошеломили Федора.
— Представляете, избаловалась до невозможности. Спит только
на руках, как положишь в кроватку — просыпается, плачет. Папа наверху, в
кабинете. Знаете, он хотел послать за вами, у него к вам срочное дело. А вы
сами пришли, как будто почувствовали.
Он тяжело опустился в кресло напротив и произнёс глухим
ровным голосом:
— Зина, меня только что ограбили, здесь недалеко, на той
стороне Садового.
— Да, — она вздохнула, грустно покачала головой, — на улице
сейчас нехорошо, опасно. Но папа говорит, это скоро кончится. Надо потерпеть,
переждать. Федор, вы успокойтесь, отдохните.
Но отдохнуть он не успел. Юноша в гимнастёрке пригласил его
подняться в кабинет.
Из-за двери слышался сдержанный смех, там дружески
беседовали Мастер и двое его гостей.
— У Ильича был такой усталый, растерянный вид, — произнёс
весёлый баритон, — он смотрит на меня, улыбается и говорит: голова кружится.
Слишком резкий переход от подполья к власти.
Агапкин постучал. Разговор затих.
— Да, Федор, войдите, — громко произнёс Мастер.
Он назвал Агапкина по имени. Не брат, не Дисипль. Стало
быть, его гости не имели отношения к Ложе.
— Добрый день, Матвей Леонидович. Здравствуйте, господа, —
сказал Агапкин.
Двое мужчин в полувоенных френчах, один молодой, полный,
рыжеватый, курносый, с девичьим нежным румянцем на щеках, второй постарше,
худощавый седеющий брюнет с тонким, породистым лицом, уставились на него весело
и удивлённо.
— Господа, — повторил рыжеватый иронически важным тоном и
поднял вверх пухлый палец.
— Вот, товарищи, знакомьтесь, — сказал Мастер, — Агапкин
Федор Фёдорович, замечательный доктор, верный помощник и уже почти родственник
профессора Свешникова Михаила Владимировича.
— Степаненко, — представился рыжеватый.
— Если мне не изменяет память, родственник там полковник
Данилов, — задумчиво произнёс брюнет и взял папиросу.
— Младший брат товарища Кудиярова геройски погиб в боях за
Кремль, — вполголоса пояснил Мастер, — вы, Федор, садитесь. Сейчас будет чай.
Агапкин присел на край стула, жадно глядя на папиросу,
которую мяли худые пальцы товарища Кудиярова. Лицо его показалось смутно
знакомым.
— Между прочим, среди разоружённого офицерья полковника
Данилова покамест нет, — сказал Степаненко.
— Среди убитых тоже не нашли, — добавил Кудияров, чиркнув
наконец спичкой.
— Тю-тю, полковничек, — Степаненко вытянул трубочкой пухлые
губы, — тю-тю. Небось, на Дон подастся, к атаману Каледину.
— Неужели не навестит молодую жену, не попрощается? —
спросил Кудияров.
— Татьяна Михайловна, кажется, на сносях, — сказал Мастер и
посмотрел на Агапкина, — она, часом, не родила ещё?
— Родила, — чуть слышно произнёс Федор.
— Вот как? А что голос такой грустный? Надеюсь, всё прошло
благополучно?
— Да. Ребёнок здоров. Мальчик.
— Стало быть, можно поздравить господина полковника, —
оживился Кудияров, — вернётся, а тут такой сюрприз. Сын. Первенец.
Светло-карие немигающие глаза впились в лицо. Агапкин
впервые встретился взглядом с товарищем Кудияровым и наконец узнал его.
