— Ерунда. Это свет так падает. Никто меня не обидел. Просто
мы все страшно устали. Шёл бы ты спать, Андрюша.
— Нет. Зачем спать? Уже утро. Я должен ждать звонка. Павел
Николаевич ещё ничего не знает, я хочу первым сказать ему, что у него родился
сын.
Федор прошёл в лабораторию. Зажёг керосинку. Крысы метались,
пищали. У них кончились вода и корм. Все до одной были живы, и как только
Агапкин насыпал в кормушки зерна, налил воды в поильники, кинулись, с писком
расталкивая друг друга. Только Григорий Третий сидел, не двигаясь. Он видел,
что другие уже едят, пьют. У него было всё своё, отдельное, тоже пустое.
— Здорово, приятель. Для тебя я припас кое-что особенное, —
сказал Федор искусственно бодрым голосом, — вот тебе от наших старших братьев.
Он выдвинул лоток, кроме обычного зерна положил туда кусок
швейцарского сыру, маленькое сдобное печенье. Крыс прыгнул к кормушке так
стремительно, что Федор отпрянул.
— Ого, сколько у тебя сил, какая отличная реакция, я уж не
говорю про аппетит. Ты ещё помолодел, что ли? Станет светло, осмотрю тебя.
Кажется, в этом аду ты чувствуешь себя лучше всех.
Когда он вернулся в гостиную, профессор уже не спал. Няня
подложила ему под спину подушки, придвинула керосинку. Он сидел и читал газету
«Новая жизнь», которую Агапкин принёс вчера с Большой Никитской.
— Федор, кто звонил? Откуда взялась у нас эта странная
пресса? Это что, теперь только такие выходят газеты?
Агапкин объяснил, что звонил знакомый и ничего нового не
сказал, а газету он вчера случайно подобрал на улице. Но профессор все это
пропустил мимо ушей и стал возбуждённо зачитывать список членов Временного
рабочего и крестьянского правительства.
— Председатель Владимир Ульянов (Ленин). Такой маленький,
лысый, картавый? Дружит с германцами? Кажется, именно он заявил, что каждая
кухарка будет управлять государством? Погодите, но ни одной кухарки я здесь не
вижу. Рыков, Милютин, Шляпников, Скворцов. Никого не знаю. А, вот, Л Д.
Бронштейн (Троцкий). Человек с уникальной глоткой. Когда он выступал на
каком-то митинге, в окрестных домах звенели стёкла. Боже, а это кто? По делам
национальностей, И.В.Джугашвили (Сталин). Слушайте, может, именно он и есть та
самая кухарка?
Гамбург, 2006
Иван Анатольевич Зубов проснулся от писка своего мобильного.
— О чём ты говорил с Лукьяновым в ресторане в последний раз?
— проорала маленькая трубка так громко, что сонный Зубов подскочил на
гостиничной кровати и стукнулся головой об угол тумбочки.
Светящийся циферблат показывал половину пятого. Зубов уже
перевёл часы на местное время, значит, в Москве только половина седьмого. Он
встал, морщась, прошёл с телефоном в ванную, смочил полотенце холодной водой и
приложил к ушибленному виску. Трубка продолжала орать:
— Ты навешал мне лапши на уши, будто случайно забыл
подзарядить свой чёртов диктофон. Ты никогда ничего не забываешь случайно! Ты
соврал, что Лукьянов согласился на все твои предложения! Ни хрена он не
согласился! Учти, я добьюсь эксгумации!
Судя по тому, что Кольт позвонил в половине седьмого,
бранился, истерил, как базарная баба, ничего страшного не произошло. Зубов
своего шефа знал, как родная мать ребёнка.
Если бы Пётр Борисович хоть на минуту заподозрил то, о чём
сейчас орал, он бы не орал вовсе. Он вёл бы себя спокойно, был приветлив, как
никогда, добродушно шутил и скорей всего не задал бы ни единого вопроса на
интересующую его тему. Только после того, как компетентные люди, за очень
серьёзное вознаграждение, провели бы независимое, совершенно бесшумное
расследование и доложили о результате, Пётр Борисович, возможно, вступил бы в
прямой диалог с обвиняемым. Но так же спокойно, не повышая голоса.
— У него было здоровое сердце! Он умер после того, как
поужинал с тобой в ресторане! Чем ты его накормил, ты, чекушник?
— Салат «Цезарь» с куриной грудкой. Рыбное ассорти на пару,
без гарнира. Травяной чай с ванилью, — спокойно перечислил Зубов и сел на
скамеечку в душевой кабинке.
— Какого лешего ты врал, будто он согласился?
— Я не врал. Он действительно согласился, но не за деньги, а
ради дочери.
— Что ты бредишь? Они же нищие, оба! Ради дочери он бы денег
взял, чтобы она жила по-человечески!
Капля воды из душевого рожка шлёпнулась на макушку. Зубов
тяжело вздохнул, поднялся с неудобной скамеечки, вышел из кабинки, взглянул в
зеркало. Ушибленный висок покраснел и слегка припух.
— Я убедил его, что только Софи может решить, как
распорядиться открытием. Она биолог, она праправнучка. Это судьба. Она сумеет
разобраться во всём и понять, что делать дальше. Это её право, её долг и,
возможно, её главный шанс в жизни. Я поклялся, что мы не станем давить на неё,
мы только предоставим ей возможность спокойно разобраться, изучить всё, что
осталось — если вообще осталось, и принять решение.
Иван Анатольевич вернулся в комнату, достал из морозильника
мини-бара лоток со льдом, выбил несколько кубиков, завернул в салфетку. Потом
залез под одеяло и приложил холодный компресс к виску.
— Ну? Что замолчал? Дальше!
— Он обещал поговорить с ней, но не сразу. Её надо
подготовить, слишком это всё неожиданно, серьёзно и сложно. Он переживал
главным образом из-за того, что если препарат действительно существует, то на
плечи его девочки свалится такая огромная моральная ответственность. Именно это
больше всего мучило его. Но, в общем, я нашёл правильный ход. Оказывается, я
говорил ему совершенно то же, что старик Данилов.
— Откуда ты знаешь? Он же сказал тебе, что они вообще не
касались этой темы.
— На самом деле, конечно, касались, но Лукьянов не мог
передавать мне, чужому человеку, подробности семейной тайны. У него просто язык
не поворачивался. У него свои принципы, вы же знаете. Я всё понял по одной лишь
фразе: «Да, он тоже так считает». В итоге мы расстались вполне дружелюбно. Я
предложил подвезти его, но он сказал, что хочет прогуляться пешком, подышать.
— Это всё?
— Все. Мы договорились, что он позвонит мне сразу после
разговора с ней.
— А почему же тогда ваша предыдущая встреча прошла так
неудачно?
— Пётр Борисович, я с самого начала пытался вам объяснить,
что не стоит сразу предлагать ему деньги.
В трубке было слышно, как Кольт сопит и пьёт что-то, громко
быстро глотает.
«Бессонница, — подумал Зубов, — совсем плохо с нервами. Кажется,
он пьян. Сидит один, хлещет дорогущий коньяк „Нуар Ант“, и я не завидую тому,
кто сегодня утром в офисе первым попадётся ему под руку. Проклятый старец
наплёл ему про меня всяких гадостей. Недаром он сейчас назвал меня чекушник.
Так презрительно именовали чекистов с восемнадцатого года, так называет меня
старец. Чекушник. А сам он, генерал Агапкин, кто, интересно?»
