Бим стал знаменитостью. Он привык, что Соня, верный его
ассистент, всегда с ним и за него, он приглашал её с собой на телеэфиры. Она
придумывала уважительные причины, чтобы не пойти. Ей было стыдно и страшно
сказать ему правду. Она не собиралась уходить из лаборатории, но её научный
руководитель сошёл с ума. Она решила уйти, но было некуда. Проблема её заключалась
в том, что она хотела заниматься наукой, а не бессовестной коммерцией под
личиной науки. Ей казалось, что сейчас такую возможность может предоставить
только одна структура — «Биология завтра». И вот, как будто по мановению
волшебной палочки, появился этот Кулик.
«Надо принять жаропонижающее и просто поспать, — думала
Соня. — Слишком много вопросов на одну больную горячую голову, у которой ещё и
в ухе стреляет. У меня не голова, а головешка. Кулик пройдоха и жулик, никакой
не учёный, впрочем, для административной работы — в самый раз. Если он там стал
исполнительным директором, значит, ворочает деньгами, фондами, грантами. Лично
его вряд ли могли заинтересовать мои исследования, ему это по фигу. Но кто-то
ведь там разбирается в научных вопросах, и Кулику поручили выйти на меня.
Почему вдруг? И каким образом среди этих фотографий в папином портфеле оказался
великий Свешников? Может быть, одно с другим как-то связано? Нет. Ерунда. Это
температура, это бред. Господи, как знобит. Где же Нолик?»
Она чуть не свалилась с тахты, когда Нолик шлёпнул ей на
лицо мокрое, пахнущее водкой полотенце.
— Горе, ты бы хоть отжал его! — простонала Соня.
Москва, 1916
Гости разъехались. Михаил Владимирович и Агапкин удалились в
кабинет профессора.
— Не обижайтесь, Федор, — сказал Свешников, усаживаясь в
кресло и отстригая кончик сигары толстыми кривыми ножницами, — я знаю, как
легко вы загораетесь, как остро переживаете разочарования. Я не хотел волновать
вас по пустякам.
— Ничего себе пустяки! — Агапкин прищурился и оскалил
крупные белые зубы. — Вы хотя бы отдаёте себе отчёт в том, что произошло?
Впервые за всю историю мировой медицины, со времён Гиппократа, опыт омоложения
живого организма закончился удачей!
Профессор весело рассмеялся:
— О, Господи, Федор, и вы туда же! Я понимаю, когда об этом
говорят горничные, романтические барышни и нервные дамы, но вы всё-таки врач,
образованный человек.
Лицо Агапкина оставалось серьёзным. Он достал папиросу из
своего серебряного портсигара.
— Михаил Владимирович, вы в последние две недели не пускали
меня в лабораторию, вы все делали один, — произнёс он хриплым шёпотом, —
разрешите мне хотя бы взглянуть на него.
— На кого? — все ещё продолжая посмеиваться, профессор зажёг
спичку и дал Агапкину прикурить.
— На Гришку Третьего, конечно.
— Пожалуйста, идите и смотрите, сколько душе угодно. Только
не вздумайте открывать клетку. А в лабораторию не я вас не пускал. Вы же сами
просили дать вам короткий отпуск до Таниных именин, у вас, насколько я помню,
возникли некие таинственные личные обстоятельства.
— Ну да, да, простите. Но я же не знал, что вы начали серию
новых опытов! Если бы я только мог предположить, я бы все эти личные
обстоятельства послал к чёрту! — Агапкин жадно затянулся папиросой и тут же
загасил её.
— Федор, вам не совестно? — Профессор покачал головой. —
Если я правильно понял, речь шла о вашей невесте. Как же можно — к чёрту?
— А, всё разладилось. — Агапкин поморщился и махнул рукой. —
Не будем об этом. Так вы покажете мне крысу?
— И покажу, и расскажу, не волнуйтесь. Но только давайте
сразу условимся, что об омоложении мы говорить не станем. То, что произошло с
Григорием Третьим, — всего лишь случайное совпадение, ну, в крайнем случае,
неожиданной побочный эффект. Я не ставил перед собой никаких глобальных задач,
я слишком устаю сейчас в лазарете, у меня совсем не остаётся сил и времени на
занятия серьёзной наукой. В лаборатории я только отдыхаю, развлекаюсь, тёшу
своё любопытство. Я вовсе не собирался омолаживать крысу. Кажется, я говорил
вам, что меня многие годы занимает загадка эпифиза. Вот уже двадцатый век на
дворе, а до сих пор никто точно не знает, зачем нужна эта маленькая штучка,
шишковидная железа.
— Современная наука считает эпифиз бессмысленным,
рудиментарным органом, — быстро произнёс Агапкин.
— Глупости. В организме нет ничего бессмысленного и лишнего.
Эпифиз — геометрический центр мозга, но частью мозга не является. Его
изображение есть на египетских папирусах. Древние индусы считали, что это
третий глаз, орган ясновидения. Рене Декарт полагал, что именно в эпифизе
обитает бессмертная душа. У некоторых позвоночных эта железка имеет форму и
строение глаза, и у всех, вплоть до человека, она чувствительна к свету. Я
вскрыл мозг старой крысы, не стал ничего удалять и пересаживать, менять старую
железку на молодую. Я это проделывал много раз, и все безрезультатно. Животные
дохли. Я просто ввёл свежий экстракт эпифиза молодой крысы.
Михаил Владимирович говорил спокойно и задумчиво, как будто
с самим собой.
— И все? — Глаза Агапкина выкатились из орбит, как при
базедовой болезни.
— Все. Потом я наложил швы, как положено при завершении
подобных операций.
— Вам удалось все это проделать in vivo? — спросил Агапкин,
глухо кашлянув.
— Да, впервые за мою многолетнюю практику крыса не погибла,
хотя, конечно, должна была погибнуть. Знаете, в тот вечер все не ладилось.
Дважды выключали электричество, разбилась склянка с эфиром, у меня заслезились
глаза, запотели очки.
Из гостиной слышались приглушённые голоса. Играла музыка.
— Там, кажется, продолжают веселиться, — пробормотал
профессор и взглянул на часы, — Андрюше пора бы в постель.
В гостиной правда было весело. Володя опять завёл граммофон
и предложил играть в жмурки. Таня смеялась, когда Андрюша завязывал ей глаза
черным шёлковым шарфом под шелестящий граммофонный голос Плевицкой. Андрюша
вдруг прошептал на ухо:
— Знаешь, почему папа поперхнулся, когда за завтраком сказал
слово «любовь»?
— Потому что ростбиф не прожевал, перед тем как произносить
речь, — сквозь смех ответила Таня.
— При чём здесь ростбиф? Вчера вечером, когда мы с тобой
были в театре, полковник Данилов заходил к папе и говорил с ним о тебе.
— Данилов? — Таня стала икать от смеха. — Этот старенький,
седенький обо мне? Какая чушь!
— Он имел наглость просить твоей руки. Я случайно услышал,
как Марина сплетничала об этом с няней.
— Подслушивал? Ты подслушивал болтовню прислуги? — зло
прошипела Таня.
