— Попробуй. Но только молча.
Когда верная Тома заглянула в кабинет и сообщила, что ему
пора в Кремль, голова почти прошла. То ли таблетки подействовали, то ли Наташин
массаж.
— Да, мне тоже пора, — сказала Наташа, — как раз через
полчаса я обедаю Желатинова в «Метрополе».
— Кого?
— Ты не знаешь Желатинова? Он писатель, жутко раскрученный,
председатель комиссии по премии «Шедевр века», член Общественной палаты и
Международного клуба классиков. Сегодня я его обедаю, на той неделе везу в
Милан, одевать. Что ты так смотришь? Думаешь, он поест, оденется и кинет нас?
— Нет. Разумеется, не кинет. Скажи, а на фига Светику
литературная премия «Шедевр века»?
— Ну, как это — на фига? — обиделась Наташа. — Светик хочет!
***
Оказавшись дома, Пётр Борисович улёгся на диван в своём
кабинете, надел наушники.
— Дмитрий Николаевич, вы что-нибудь рассказали дочери?
— Нет.
— Почему?
— Поймите, все это очень сложно. Я пока не могу разобраться
в собственных чувствах, не знаю, как мне относиться к этому человеку. Конечно,
мне жаль его, я готов признать, что он мой родной отец, мы действительно с ним
похожи, но я прожил огромную жизнь без него, он — без меня. У нас совершенно
разные, противоположные взгляды, убеждения.
— Дмитрий Николаевич, подождите, не нервничайте, выслушайте
меня спокойно.
— Я уже в десятый раз слушаю вас спокойно и не понимаю, чего
вы хотите? Пожалуйста, одну минуту. Будьте добры, ещё водички без газа. Мне
нужно принять витамины.
Возникла долгая пауза. Было слышно, как звякнул стакан, как
Лукьянов запил свои таблетки. Потом заговорил Иван. В голосе его звучала лёгкая
усталость, но никакого раздражения.
— Хорошо. Давайте начнём сначала. Ваш прадед, Михаил
Владимирович Свешников, сделал великое открытие. Возможно, самое великое в
области биологии и медицины. Вся информация о нём хранится у вашего отца,
Михаила Павловича Данилова. Он, в силу своего возраста, характера, по каким-то
одному ему ведомым причинам, не желает, чтобы открытие его деда было передано
современным учёным, специалистам, исследовано и в дальнейшем использовано на
благо всего человечества.
— Иван Анатольевич, скажите, вы сейчас выступаете от имени
современных учёных или от имени всего человечества?
Опять пауза. В наушниках шорохи, далёкие невнятные голоса,
звон посуды. Наконец голос Зубова произнёс:
— Пожалуйста, два эспрессо. Нет, спасибо, десерта не надо.
Тишина. Щелчок зажигалки.
— Дмитрий Николаевич, вам самому уже немало лет. Неужели вы
не хотите увидеть ваших будущих внуков?
— Ого, вы, кажется, мне угрожаете?
— Избави Бог! Я имел в виду совсем другое. Препарат, который
открыл ваш прадед, может продлить жизнь, вернуть молодость, излечить
безнадёжные страшные болезни.
— Да ерунда это! Кто вам сказал? Михаил Владимирович
Свешников был хирургом, биологом, серьёзным учёным, а не шарлатаном-алхимиком.
— Это вовсе не ерунда. Именно потому, что он был серьёзным
учёным, а не шарлатаном, это никак не ерунда. Мне известно из достоверных
источников, что целый ряд опытов прошёл успешно. Были опыты на людях.
— И где же они, эти люди?
— Разве ваш отец не говорил вам?
— Нет. Мы вообще не касались этой темы.
— Как? Но я же просил вас!
— Простите. Я не умею вытягивать информацию. У меня другая
профессия.
— То есть он вообще не рассказывал вам о Свешникове? О своём
деде, вашем прадеде?
— Почему? Рассказывал, очень много.
— Что именно?
— Ещё раз простите, но это вас не касается.
Они замолчали. Официант принёс кофе. На этот раз пауза была
ещё длиннее. Что-то тихо шуршало, постукивало. Первым заговорил Лукьянов.
— Иван Анатольевич, тут две тысячи евро. Если я не ошибся,
именно столько стоила моя поездка.
— Дмитрий Николаевич, перестаньте! Это уж слишком! Не возьму
я этих денег, они вообще не мои! С какой стати?
— Я не знаю, чьи они, ваши или нет. Я не хочу оставаться
должным ни вам, ни тем, кто за вами стоит.
— Дмитрий Николаевич, чем я вас обидел? Я помог вам
встретиться с вашим родным отцом. Да, я понимаю, все непросто. Вы прожили врозь
целую жизнь, у вас разные взгляды, но неужели это имеет такое огромное значение?
Вы встретились, это главное. Лучше поздно, чем никогда.
— Вы лгали мне с самого начала. Вы сказали, что моя поездка
оплачена неким благотворительным фондом, который помогает людям, потерявшим
своих родственников в годы Второй мировой войны. Вы представились сотрудником
этого фонда. Пожалуйста, возьмите деньги. И вот ещё, моя часть за ужин.
Кольт услышал, как подвинули стул, что-то негромко стукнуло.
Последняя запись, на которой звучал живой голос Дмитрия Лукьянова, оборвалась.
Москва, 1917
Вечером, когда стихла стрельба, Агапкин решился выйти из
дома. Ему надо было побывать на Большой Никитской.
На пустынных улицах было много битого стекла и мусора.
Фонари не горели, за окнами дрожал мутный свет свечей и керосинок. Чернели
выбитые витрины разграбленных магазинов. На Патриарших на скамейке сидела
одинокая фигура. Именно здесь Федор Фёдорович в последний раз встречался с
курьером от Мастера. Поскольку связь пропала, он решил, что это может быть тот
же курьер. Подошёл, тихо окликнул, не получив ответа, посветил спичкой.
Это действительно был давешний курьер, раздетый до белья,
босой. Мёртвый. На коленях у него лежала раскрытая книга, дешёвое издание
Библии. Бумага размокла. Но ни дождя, ни снега не было. Огонёк новой спички
осветил страницы в жутких жёлтых пятнах. В нос ударил запах мочи.
Агапкин быстро, не оглядываясь, зашагал прочь.
В доме на Никитской окна были темны. Звонок у парадного
подъезда не работал. Федор Фёдорович осторожно постучал условным стуком,
прислушался к тишине, подождал несколько минут и хотел уж уходить, но тут дверь
приоткрылась. Электрический свет резанул по глазам. Агапкина за руку втянули
внутрь, дверь захлопнулась.
В прихожей было светло, тепло. На вешалке грудой висело
несколько дорогих шуб, офицерских шинелей без погон. Незнакомый юноша в
гимнастёрке, перетянутой портупеей, в галифе и сапогах молча провёл Агапкина в
гостиную, указал на кресло и вышел.
