«Покойный старик верно искал философского камня… проказник!
И как он умел сохранить это в секрете!»
В.Ф. Одоевский, «Сильфида»
Глава первая
Москва, 1916
Квартира профессора Свешникова Михаила Владимировича
занимала четвёртый этаж в новом доме по Второй Тверской-Ямской улице. Профессор
был не стар, вдов, имел троих детей. Злые языки утверждали, что всех их он
вырастил в пробирках. Среди окрестных торговок ходили слухи, будто этот доктор
оживляет покойников, умеет оборачиваться чёрной собакой и белой мышью, живёт
две тысячи лет. Получил дворянство, звание профессора и царского генерала при
помощи чёрной магии, а также японской и немецкой разведок.
Впрочем, ни сам Михаил Владимирович, ни его домашние об этих
слухах не ведали. Только горничная Марина, тихая полная девушка двадцати пяти
лет, иногда после похода в бакалейную лавку пыталась делиться рассказами
торговок с няней, Авдотьей Борисовной, старой и почти глухой. Когда Марина
громко шептала ей на ухо, Авдотья Борисовна вздыхала, охала и качала головой.
Она думала, что Марина говорит о каких-то вымышленных персонажах, о ком-то из
газет или из книжек. Она ни на миг не могла вообразить, что речь идёт о её драгоценном
Мишеньке, которому она когда-то, в другом веке, была не только няней, но и
кормилицей.
Москва кишела медиумами, предсказателями, гипнотизёрами,
хиромантами, колдунами — на любой вкус.
В том же доме над квартирой профессора жил спирит Бубликов,
и даже табличка на двери блестела «Доктор эзотерики, великий маг, заслуженный
спирит Российской Империи Бубликов А.А.». Но почему-то он интересовал торговок
куда меньше, чем профессор Свешников.
Тёмным январским утром 1916 года, в седьмом часу, из окна четвёртого
этажа, выходившего во двор, раздался отчаянный женский визг. Дворник Сулейман
воткнул лопату в сугроб, посмотрел наверх. Форточка была приоткрыта, сквозь
плотные шторы пробивался яркий электрический свет. Полоска света лежала на
тёмном сугробе, и отдельные снежинки искрились в ней, как россыпь мелких
алмазов.
За визгом ничего, кроме тишины, не последовало. Дворник снял
варежку, тихо и тщательно помолился Аллаху.
В бывшем обеденном зале, отведённом под лабораторию, старая
горничная Клавдия сидела на полу и нюхала нашатырь. Над ней склонился профессор
Свешников. Небритый, сонный, в шёлковом стёганом халате, с полотенцем вокруг
шеи, в тёплых домашних туфлях, он только что выскочил из ванной комнаты на крик
горничной.
— Ну, ну, тихо, Клавушка, будет тебе трястись, — говорил
профессор приятным, хриплым со сна баритоном, — успокойся и расскажи всё по
порядку.
Клавдия шмыгнула носом, подняла дрожащую руку и указала в
дальний угол, туда, где за больничной клеёнчатой ширмой стояли три небольших
стеклянных ящика с частыми дырочками для воздуха. В одном метались и беззвучно
пищали две жирные белые крысы. В другом копошилась дюжина маленьких крысят.
Третий был пуст.
— Ты открывала клетку?
Клавдия категорически замотала головой. Михаил Владимирович
поднял её под мышки, довёл до кушетки, усадил и решительно направился в
крысиный угол.
Толстое прочное стекло треснуло в нескольких местах.
Круглая металлическая крышка была откинута. Тонкая сосновая
стружка, выстилавшая дно ящика, валялась вокруг, на полу.
— Ты видела его? — спросил профессор Клавдию, разглядывая
свежие царапины на металле, сломанную маленькую задвижку.
— Ещё бы не видела! Кинулся на меня, нечисть, и откуда
только силы у него, старый, больной насквозь. Почти уж издох, а прыгнул прямо
вот на такую высоту. — Клавдия отмерила метра полтора от пола. — Чуть в лицо не
вцепился, сволочь, едва от него, заразы, веником отбилась.
Горничная Клавдия была женщина богобоязненная, молчаливая и
чопорная. Никогда она не тараторила, не повышала голоса, не произносила бранных
слов. Сейчас щёки её пылали, глаза блестели. Она дрожала, как в лихорадке, и
облизывала пересохшие губы. Михаил Владимирович по старой докторской привычке
прижал пальцы к её запястью, машинально отметил про себя, что пульс бешеный, не
меньше ста пятидесяти в минуту, и что у него самого точно такой же.
— Погоди, ты хочешь сказать, он свалился откуда-то? —
уточнил профессор и огляделся.
— Да какой — свалился?! Нет!
— Ну, а что же? Подпрыгнул прямо от пола? Вот на такую
высоту? — Михаил Владимирович нервно усмехнулся.
— Взлетел вверх, будто он птица, а не крыса. Ай ты, батюшки,
да что же это? — Клавдия открыла рот, вытаращила глаза.
Стало тихо. В тишине раздавался шорох лопаты дворника,
убиравшего во дворе снег. К этому звуку прибавился другой, упрямый и тревожный
скрип.
Плюшевая коричневая штора дёргалась быстро и сильно, как
будто ожила. Конец массивного деревянного карниза с треском пополз вниз,
посыпалась штукатурка.
Первым опомнился профессор. Одним прыжком он долетел до окна
и упал на скачущую штору.
— Клава, эфир, быстро! И перчатки, перчатки надень!
Михаил Владимирович стоял на коленях. Пойманная штора
металась и пищала в его руках. Он сопел и отдувался. Глаза его сияли, под серой
щетиной проглядывал румянец. Он был похож на вратаря, который поймал мяч в
последний момент, когда матч почти проигран.
— Нет! — шёпотом крикнула Клава. — Я не могу! Бог свидетель,
Михаил Владимирович. Не могу. Вы морду его видели? Глаза видели?
— Перестань, это всего лишь крыса. Надень перчатки.
Сверху качался карниз. Он едва держался на одном винте.
Медный шар-наконечник грозил обрушиться на профессорскую голову. Клавдия сидела
неподвижно, только губы едва заметно шевелились. Она бормотала молитву.
— Ладно, иди. Разбуди Таню, — сказал профессор.
Старая горничная резво вскочила, убежала и в коридоре у
самой двери налетела на барышню семнадцати лет, дочь Михаила Владимировича.
Таня уже сама проснулась от шума. В жёлтом пеньюаре, тонкая, голубоглазая, с
распущенными светлыми волосами до пояса, она спешила в лабораторию на помощь
отцу.
Через четверть часа на маленьком операционном столе возлежал
усыплённый эфиром толстый зверёк. Это была лабораторная крыса, вернее, крыс.
Совершенно белый, но с рыжим пятном под нижней челюстью. Странная, невероятная
для крысиного рода отметина по форме своей напоминала отчётливую пентаграмму,
пятиконечную звезду, перевёрнутую верхушкой вниз.
— Не иначе, прапрабабка этого крыса согрешила с кем-то из
предков няниного кота, — заметила однажды Таня, — у красавца Мурзика на шее
точно такое пятно, правда, круглое.
