Все прекращается внезапно. В одном углу поднимается с пола Оскар — все лицо в порезах, губы порваны, на груди кровоподтеки, волосы слиплись от пота и крови, и багровая струйка бежит по спине вниз, заливаясь за ремень брюк. Шеферель, чуть пошатываясь, поднимается с колен у другой стены. Его плащ изодран, на скуле длинная рана. Одну руку он прижимает к разбитой губе, второй пытается удержать бьющую из порванного бока кровь — она толчками просачивается сквозь его бледные узкие пальцы, стекая по штанине вниз. Оба прерывисто дышат, не сводя друг с друга яростных глаз.
— А ты… хорош… стал… — произносит Шеферель в перерывах между вдохами. — Но не стоит… забывать… кто учил тебя… драться…
Оскар поднимает с пола рубашку, отирает ей лицо, пытается прижать к прокушенной спине — в ней четыре узких, но очень глубоких дыры.
— Не думал, что ты выпустишь клыки, — замечает он, разглядывая следы крови на рубашке.
— Ты меня достал, — поясняет Шеферель, делая несколько шагов вперед. Он морщится при каждом шаге и чуть прихрамывает на левую ногу.
Мужчины смотрят друг на друга. Кажется, время замерло, и кровь гулко стучит у Оскара в ушах. Он пытается найти в этих ледышках, которые заменяют его хозяину глаза, хоть что-то, хоть какое-то проявление эмоций — тщетно, там только лед и ничего больше. Никто не знает, о чем думает Шеферель, чего хочет.
Внезапно его губы чуть кривятся — алая усмешка прорезает бледную щеку. Он подходит к кровати с левой стороны и подтаскивает к себе стул. С трудом, морщась, садится.
— Дай мне каких-нибудь тряпок, животное. Дело делом, но смешивать с ней свою кровь я не имею никакого желания.
Оскар судорожно оглядывается, но в палате пусто и чисто, если не считать оседающей в воздухе пыли от их драки. Он протягивает Шеферелю свою рубашку. Тот хмыкает, произнося что-то вроде: «С тобой тоже не хочу…» — но кое-как перетягивает ей порванный бок и встряхивает руками.
— А теперь сделай одолжение — не издай ни звука.
Шеферель откинул порядком набухшую кровью простыню и придирчиво осмотрел тело. В больнице Черну не стали переодевать, просто порвали футболку, чтобы освободить доступ к ране. Ниже груди девушка вся перемотана бинтами. Шеферель осторожно коснулся бурого бинта пальцами и недовольно поцокал языком.
— Как же тебя угораздило… — тихо произнес он, и Оскару показалось, что в его голосе проскользнуло сочувствие.
Шеферель поднял взгляд, вглядываясь в лицо Черны. Сжатые губы, сведенные брови, закрытые глаза. Казалось, она от чего-то пыталась отбиться, не хотела что-то видеть.
— Ты знаешь, где находится сознание, когда мы… умираем?
— Я же просил заткнуться, — резко бросил Шеферель через плечо. И продолжил после паузы: — Не в этом мире, насколько я знаю. И не в Нижнем. Миров слишком много, Оскар, и я не взялся бы ее ловить по ним.
— Но ты же можешь ей помочь? — вскинулся тот.
— Да я же просил тебя захлопнуть пасть! — Шеферель развернулся на стуле, прожигая оборотня яростным взглядом. — Я что, на непонятном тебе языке говорю?!
В палате снова повисла тишина.
Шеферель вздохнул, нахмурившись. Вряд ли кто-то в НИИДе видел его хоть раз таким серьезным. Он протянул вперед руки, резко и легко разорвал бинты. Под левой грудью темнела рана — аккуратная, но глубокая, с разошедшимися краями, постоянно выплевывающая наружу новую порцию темной густой крови. Пару секунд Шеферель смотрел на нее — а потом прижал рукой. Просто закрыл ладонью и наклонил голову, прикрыв глаза. Между его пальцев медленно стали проступать багровые полоски, потом побежали капли…
В комнате потемнело. Быстро, как будто снаружи кто-то закрыл черной тканью солнце. По палате прокатился порыв ветра, растрепав Оскару волосы.
От Шефереля стало исходить легкое свечение. Оно зародилось где-то в районе его головы, медленно растеклось по плечам, спустилось на грудь, охватило порванный бок, пробежало по протянутой руке — и замерло на ране. Пару секунд Черна лежала спокойно, а потом вдруг выгнулась со страшным хрипом, распахнув испуганные, слепо смотрящие вперед глаза. Она хватала ртом воздух и била руками по простыне, но телом продолжала прижиматься к руке Шефереля, как будто не могла от нее оторваться, как ни старалась. Напряженные ноги скользили по кровати, распахнутый рот хватал воздух. Шеферель продолжал сидеть рядом с ней, не двигаясь, только свечение от него стало расходиться по палате кругами, постепенно тая в окружающей хмари. Волосы трепал непонятный ветер, глаза были плотно закрыты, брови чуть нахмурены.
Оскар стоял поодаль и старался не двигаться, шокированно наблюдая за происходящим. Он переводил взгляд с Шефереля на Черну и не мог отделаться от ощущения, что что-то начинается. Что он сделал выбор, который повлечет за собой столько всего, что сейчас он даже представить этого не может. Он не дал этой девочке умереть — и, кто знает, что теперь будет? Теперь, когда она привязана к Шеферелю?..
Прижатая к груди Черны рука почернела, кожа на ней стала плотной и гладкой, без единого волоска, вместо аккуратных ногтей проступили твердые, завернутые крючьями золотые когти. Оскар невольно сжал руки, впиваясь ногтями в ладони, — ему стало… страшно.
И тут все кончилось. В палате мгновенно просветлело, Черна и Шеферель одновременно обессиленно упали — она на кровать, он на спинку стула. Оскар подскочил к начальнику почти мгновенно, ловя его ослабевшее тело. Тот кое-как улыбнулся, приоткрыв один глаз, — голова откинута на спинку стула, грудь ходит ходуном, пытаясь справиться с сердцебиением. Он поднял руку и убрал со лба волосы — она немного дрожала, но уже стала обычного человеческого вида.
— Я не знал, что это для тебя так… тяжело, — едва слышно прошептал Оскар, отводя глаза.
— Ничего, котенок, — Шеферель медленно похлопал его по придерживающей стул руке, — я оправлюсь.
Оба помолчали. Оскар — разглядывая лицо Черны, с которого медленно уходила бледность, Шеферель — снова устало прикрыв глаза и будто задремав.
— Что с ней теперь будет?
— Ой, что с ней теперь будет! — хохотнул Шеферель, поднимая голову и открывая глаза. — Ну в качестве страшной мести тебе могу сказать, что легко нам теперь не будет, а разгребать тебе.
Он улыбнулся и подмигнул оборотню:
— Помоги-ка старику встать, мальчик мой, — Оскар с готовностью протянул руку, и Шеферель с трудом поднялся со стула, опираясь на нее всем весом. Когда он распрямился, его еще немного покачивало.
— Я уж испугался, что ты истинный облик примешь, — улыбнулся Оскар. Улыбка вышла нерешительная, будто извиняющаяся.
— Ну еще не хватало! — фыркнул Шеферель, кое-как запахиваясь в порванный плащ. — Ты же знаешь, что тогда будет.
— Знаю… — Оскар грустно кивнул.
— Вот и я знаю, — Шеферель вздохнул.
Они снова замолчали. Шеферель стянул с бока скомканную рубашку Оскара, привязанную за рукава, и протянул оборотню. Его собственная белая рубашка была в уже покоричневевших кровавых разводах и почти полностью изодрана, но сквозь нее проглядывало гладкое — ни царапины — тело. Он сделал несколько шагов к двери, взялся за ручку:
