— Завтра с утра поставь ему визу в посольстве США. Там все будут в курсе, а в три пополудни вези его в аэропорт. Будем лечить твоего шестикрылого. Но условие: нашему муженьку, горе-производителю, ни слова. Вот поправим парня, тогда и отчитаемся.
Молчание повисло банановой веткой. Лизавета не торопила, уж кто-кто, а она точно знала, что значит больное дитя и детская могила. Она знала, что ей скажет Лара, потому что, когда умирал в России ее сын, она молила о чуде и день и ночь, тогда Бог не услышал и забрал ее мальчика. И Лара сказала такое понятное для Лизаветы:
— Спасибо.
И не было в этом «спасибо» обычного восклицательного знака. Как будто какая-то неведомая сила объединила двух женщин, и это единение не нуждалось в словах. Был только сын, которого одна женщина мечтала спасти, а другая точно знала, что она это сделает.
* * *
— Пристегните ремни. — Стюардесса внимательно обходила пассажиров. Лизавета, никогда не увлекавшаяся алкоголем, достала «Джеймисон», купленный в аэропорту, прямо из горлышка отпила и протянула бутылку чудаковатому молодому мулату, сидевшему рядом.
— Спасибо, мне нельзя, — сказал парень.
— Скоро напьемся, ты у меня прозреешь, как старик Паниковский.
— А кто такой Паниковский? — спросил Серафим.
— Паниковский — это такой Гердт, но до этого ты будешь доходить всю оставшуюся жизнь. Я гарантирую тебе большой остаток, а главное, чтобы ты его увидел в полном объеме и ничего не проглядел.
«Пашка то, тоже мне, растлил там кого-то. Куда ему против моего…» — преступно-радостно мелькнуло в голове Лизаветы.
Серафим, заснув, уронил голову ей на плечо, и Лизавета замерла, боясь разбудить парня, ее мальчика, теперь ее.
Глава четырнадцатая
Свидание под липами — 2
(октябрь 1995, Берлин)
В шикарном вестибюле отеля «Кемпински» жизнь шла своим чередом. Кто-то приезжал, кто-то съезжал, кто-то кого-то встречал, провожал. За стойкой суетились администраторы, сновали носильщики и коридорные, швейцары в малиновых ливреях легким наклоном головы фиксировали каждого проходящего через стеклянные вертушки дверей. Поодиночке и небольшими группами люди прохаживались по вестибюлю, стояли возле лифтов, рассматривали витрины цветочного и галантерейного бутиков, изучали выставленную на газетном стенде печатную продукцию, сидели на расставленных повсюду диванчиках, за столиками мини-кафе. В кресле неподалеку от входа расположилась девушка в светлом пиджачке из модной среди молодежи конопли. Сидела она уже довольно продолжительное время — то погружалась в изучение солидной книги под названием «Очерки немецкого садоводства», то, устав от чтения, индифферентно разглядывала зал. Должно быть, кого-то ждала.
— Да, пупсик, уже лечу, обязательно дождись меня… — Крашеная блондинка слегка за тридцать, разодетая, как картинка из модного журнала, решительным шагом двигалась от лифтов к стойке администратора, прижав к уху складной мобильный телефон.
Девушка подняла голову, реагируя на русскую речь.
— Конечно, конечно. Но только до утра. Звонил мой Савин, завтра в двенадцать он будет в Шёнефельде, я обещала встретить… — Блондинка закашлялась. — Ничего, аллергия какая то прицепилась… Ну все, целую твой стойкий хвостик. Жди.
Она убрала телефон в сумочку.
— Добри день, мадам Савин…
Портье расплылся в улыбке. Клиентов, занимающих люксовые апартаменты, полагалось знать в лицо и, по возможности, обращайся на их родном языке.
— Добрый! — Женщина небрежно бросила на стойку пластиковую карточку — ключ от номера. — Меня не будет до завтра. Разберитесь пока с холодильником, а то орет как… — Мадам Савин на секунду задумалась, подбирая сравнение, но так и не нашла. — Номер четыреста двадцать.
Ее голос, визгливый, хрипловатый, никак не гармонировал с ухоженной внешностью.
— Да, мадам…
Портье важно кивнул, хотя из всей речи, перемежаемой надсадным кашлем, разобрал только слово «холодиль». Этого было достаточно.
Блондинка между тем уже двигалась к выходу.
Девушка в кресле встала, тряхнула многочисленными косичками и направилась ей наперерез.
— Ой, это вы, здравствуйте, я совсем не ожидала вас здесь увидеть…
Блондинка чуть замедлила шаг, смерила девушку надменным взглядом.
— В чем дело? Вы вообще кто?
— Мы вам так благодарны, так благодарны! И мама, и тетя Зоя! Если бы не вы, Миша никогда не поступил бы в Строгановское…
— Простите, милочка, тут какая-то ошибка.
Блондинка ступила в отсек стеклянной вертушки. Девушка не отставала.
— Но, Светлана Яковлевна…
— Вообще то я Елена Павловнa.
Они вышли на улицу. Блондинка подняла руку. От вереницы такси, ожидающих у входа, отделилась головная машина.
— Ой, вы так похожи на Светлану Яковлевну Троепольскую из Пушкинского музея!
— Не имею никакого отношения к Пушкинскому музею…
Водитель вышел из машины, распахнул перед пассажиркой дверку.
— Битте шён!
— Извините, ради бога, я, наверное, и в самом деле ошиблась…
— Ничего, бывает…
Со снисходительной улыбкой блондинка уселась в такси, что-то коротко и повелительно бросила шоферу. Машина тронулась.
Девушка посмотрела ей вслед и пошла в противоположную сторону…
Спустя минут десять на стойке администратора зазвонил телефон.
— Отель «Кемпински», к вашим услугам…
— Алло, это Элен Савин… — прозвучал в трубке знакомый визгливый голос, сменившийся кашлем.
— Момент, мадам Савин. — Портье нажал одну из кнопок на расположенным под стойкой пульте, — Та-дек! Это Вилли. Звонит русская дама из четыреста двадцатого, разберись, пожалуйста, что ей надо…
— У, пся крев, холера ясна!.. Ладно, давай!
— Переключаю… О, херр Шнойбель, добрый день…
— Вилли, это Тадек… Сейчас подойдет племянница этой русской, дай ей ключ от номера. У них вечером что-то вроде бала, девчонке нужно забрать какое-то платье…
— Понял. Она не сказала, как выглядит эта племянница?
— Светлый пиджак, косички, как у африканки.
— А, знаю такую. Они еще разговаривали в холле и вместе вышли…
Нил приехал только ко второму действию и очень скоро пожалел, что не успел к началу. Честно говоря, он ожидал услышать очередную «городскую фисгармонию», но был приятно обманут в своих ожиданиях. Молодые, сильные, красивые голоса, свежий, разнообразный репертуар, новаторские аранжировки, вдохновенная работа молодого дирижера. Да и акустика в этом небольшом, но очень высоком зале была отменной. Для удобства слушателей текст арий, исполнявшихся, как и положено, на языке оригинала, транслировался немецкой бегущей строкой на узком экранчике, размещен ном поверх сцены.
